германской нации. Кацбах и Лейпциг были результатами этой близорукой политики. Во
внешней своей политике Наполеон добился соединения против себя всех тех, кого он должен
был бы держать разъединенными. Внутренняя его политика столь же катастрофична. Его
гражданское законодательство, составленное в анархическо-индивидуалистическом духе
утопий Руссо, с сохранением якобинской централизации управления, разрушило семейные
устои Франции. Те сотни тысяч французов, что Наполеон погубил в своих красивых, но в
конечном итоге бесполезных сражениях — ничто в сравнении с миллионами и десятками
миллионов французов, которым он своим законодательством запретил родиться. «Code civil»
погубил французскую рождаемость. Известны слова лорда Кастальри на Венском
конгрессе — «Зачем нам добивать Францию? Предоставим это ее законодательству!»
Упадочный период нашей старой государственности можно вообще резюмировать как
несогласованность Политики и Стратегии.
В 1877 г. наша Политика на высоте (чему способствует личное влияние Царя
Освободителя и патриотизм общества). Она имеет мужество принять «великодержавное»
решение вопреки Европе объявить Турции войну. Зато Стратегия плачевна.
В 1878 г. Стратегия выправилась. Русская Армия у стен Цареграда. Но тут
капитулирует политика.
В 1905 г. — полный разнобой. Политика игнорирует Стратегию. Нельзя было
сознательно идти на риск конфликта с Японией, не позаботившись закончить Сибирский
путь. Нельзя было преследовать грандиозные цели на Дальнем Востоке, опираясь всего на
два или три батальона сибирских стрелков. Нельзя было брать лесные концессии на Ялу, не
позаботившись устройством доков в Порт-Артуре. Нельзя было делать второй шаг, не сделав
31
Электронное издание
www.rp-net.ru
первого. Стратегия, впрочем, тоже совершенно не на высоте и дает себя застать врасплох.
Витте и Куропаткин стоят друг друга.
Русская стратегия Великой войны, при всей своей посредственности, не была так уж
плоха, как то может показаться по ее результатам. Но она была связана по рукам и по ногам
плачевнейшей политикой. Россия беспрекословно подчинялась самым абсурдным
требованиям своих союзников, приносила безоговорочно насущные свои интересы в жертву
их самым мелочным, меркантильным расчетам (под формой «общесоюзного дела»). Мы
играли жалкую роль. По первому приказанию союзников — мы бросались для них в огонь.
Мы сразу пошли у них на буксире, подпали под их полное и абсолютное влияние,
закрепостили себя ужасным Лондонским протоколом.
Эта унизительная подчиненность сказывалась и на мелочах. Русские генералы
странствовали за полярный круг на междусоюзные конференции в Шантильи — и никому в
голову не пришла мысль устроить таковые в Барановичах либо в Могилеве (что имело бы
важное значение и в том отношении, что Россия была бы здесь представлена
перворазрядными величинами и ее удельный вес сразу повысился бы). Мелочь эта вообще
характерна для нашего неумения соблюдать достоинство России в переговорах с
иностранцами. Наша история полна парижских, лондонских, венских, берлинских
конференций. Но нет ни одного «Петербургского мира» либо «Московского договора». Даже
после удачной войны мы шли извиняться за свои победы в заграничные столицы вместо
того, чтоб предложить заинтересованным иностранцам явиться к нам!
Мы никогда не умели разговаривать с иностранцами — и в Великую войну не сумели
поставить себя на подобающее место, не сумели использовать наше в сущности очень
выгодное политическое положение. Союзники в нас чрезвычайно нуждались, особенно
первые два года войны. Нашу помощь нам надо было продавать совершенно так же, как они
продавали нам свою.
Прекрасный пример нам дала Италия своим упорным и беззастенчивым торгом перед
вступлением в войну. Политическое чутье всегда было в почете у соплеменников
Макиавелли. Италия сразу же показала своим будущим союзникам, что «возить на себе
