Филипп II Македонский - страница 107

Если безраздельная власть Македонии над Грецией была отчасти завуалирована Всеобщим миром, который на словах позволял грекам пользоваться свободой и независимостью, то Филиппейон в Олимпии устранял всякие сомнения в истинном положении вещей. Так как посетители и паломники приезжали из всех областей Греции, чтобы присутствовать или принять участие в Олимпийских играх, а также чтобы просто посетить это место — статуя Зевса Олимпийского была одним из семи чудес античного мира, — каждому тут же открывалось предназначение этого единственного в своем роде македонского сооружения.[667] Форма здания, привлекающая внимание зрителя, и тот факт, что пять статуй внутри размещались на полукруглом постаменте, заставляли посетителей обходить Филиппейон и внутри, и снаружи. Должно быть, они восхищались художественным замыслом и его воплощением и, само собой, проникались могуществом Македонии. Вероятно, они испытывали те же чувства, что и посетители лондонского Тауэра при виде королевских регалий.

Покорив Грецию, Филипп мог обратить свои взоры к более отдаленным берегам. Неясно, когда именно ему в голову пришли планы азиатского похода. Артабаз (мятежный сатрап Малой Фригии) со своей семьей бежал в Пеллу около 353 или 352 года в начале восстания сатрапов западных провинций, которое на время причинило серьезное беспокойство персидскому царю. Они жили при македонском дворе несколько лет, пока Артабаза не призвали вернуться в Азию.[668] Он не был единственным персидским вельможей, нашедшим пристанище в Македонии. Квинт Курций Руф сообщает о некоем Амминаспе, который также жил у Филиппа и которого позднее Александр назначил сатрапом Гиркании.[669] То, что Филипп предоставлял им убежище, вовсе не означает, что македонский царь готовился к войне, но уже сами контакты с такими людьми, вероятно, заставили его внимательнее глядеть в сторону Персии.

Интересно, что одна из дочерей Артабаза Барсина приглянулась молодому наследнику во время своего пребывания в Пелле. Затем она вернулась с отцом в Персию. Однако в 333 году, незадолго до победы над персами в битве при Иссе, в Дамаске ее захватил Парменион и отослал к Александру. Она стала его любовницей и даже родила от него сына Геракла. Мир был тесен даже в те времена. Более того, по легенде, именно с ней он потерял девственность, так как «до своей женитьбы он не знал, кроме Барсины, ни одной женщины».[670]

Первое упоминание о замысле азиатского похода встречается у Диодора в связи с Филократовым миром и Третьей Священной войной под 346 годом; он сообщает, что Филипп «стремился к назначению на должность верховного командующего войсками Эллады, чтобы в этой роли начать войну с персами».[671] Возможно, Диодор перепутал последовательность событий, так как Филипп был избран на этот пост только в 337 году. С другой стороны, вероятно, он высказал свои догадки, основываясь на том факте, что в 346 году Исократ написал свое послание «К Филиппу», в котором он призывал македонского царя примирить Афины, Фивы, Спарту и Аргос,[672] а затем возглавить общегреческий поход на Персию в отмщение за прошлые обиды и ради освобождения греческих городов Малой Азии. Исократ впервые поднял этот вопрос в «Панегирике» 380 года, полагая, что такой поход даст грекам возможность преодолеть их внутренние междоусобицы и раздробленность, которые, по его мнению, вредили как безопасности, так и процветанию Греции.[673] Призывы Исократа не тронули Филиппа — по крайней мере, в то время.[674] Однако Исократ не отказался от своей идеи, и в возрасте 98 лет обсуждал ее с Антипатром, когда тот приехал в Афины после битвы при Херонее. После отъезда македонского посольства он вновь написал Филиппу послание, побуждая его выступить против персов. На сей раз в послании не было призывов объединить крупнейшие полисы и возглавить общий поход, поскольку Филипп уже утвердил свою власть в Греции.