И всё же в конце долгого обсуждения государь велел написать всем сибирским воеводам, чтоб с инородцами обращались мягче, что с ними жесточью ничего не добьёшься.
После обеда государь обычно отправлялся отдыхать и Дума «думала» уже без него, как правило, по делам мелким, и если что решала, то всё равно назавтра решение это докладывалось государю и им утверждалось. Иногда государь, особенно при болезни, всё передавал Думе: «Как решите, пусть так и будет».
Но в этот день после обеда государя ждал уже Симеон Полоцкий, который, исполняя царский указ, в одной из палат Кремля устроил типографию и ныне обещал показать её Фёдору Алексеевичу. По дороге к типографии Полоцкий спросил царя:
— Что так мрачен, государь?
— Худые новости из Сибири, Самуил Емельянович. Волнуются инородцы, ясачные люди.
— Видно, утесняют их местные правители.
— Там всего понемногу. В Верхотурье вон татар да башкир победа турок под Чигирином воодушевила, одной веры с ними — мусульмане.
— Надо перекрещивать их в нашу веру.
— А сие возможно? — удивился Фёдор.
— А отчего ж нет.
— Надо подумать над этим, Самуил Емельянович. Надо подумать. Спасибо за мысль мудрую.
— Не особенно она мудрая, Фёдор Алексеевич, достаточно заглянуть в историю отчины нашей. Взять того же Владимира Святого. При нём вся Русь в какой вере была?
— Язычники.
— Вот. А он взял и перекрестил всех в христианство. Не всех, правда, сразу, но сделал почин. Так что ныне даже вроде и полегче будет это делать. Вспомните, как при нём новгородцев крестили, огнём и мечом в реку гнали.
— Огнём и мечом — сие не по мне, Самуил Емельянович.
— Тогда пригрозите другим чем, скажем отобранием земли или угодий каких.
— Надо подумать, надо подумать.
В типографии Полоцкий, видимо вспомнив время, когда учил маленького царевича Фёдора грамоте и языкам, вновь обрёл тон обучающего:
— Вот это касса с буквами, Фёдор Алексеевич, всякая буква имеет своё место. Здесь мы набираем текст и, как вы догадываетесь, буквы ставим наоборот, правильный текст можно увидеть, если подставим зеркало.
Затем Полоцкий показал государю печатную машину и, положив чистый лист под пресс, покрутив винт, сделал отпечаток. Вынув лист, протянул государю.
— Отпечатав вот так листы, мы их сшиваем в тетради, а потом, сложив несколько тетрадей, делаем книгу. Потом изготавливаем кожаный переплёт, а точнее, тонкие доски, которые обтягиваем кожей.
Государь прочёл свежий оттиск и вдруг посветлел лицом, улыбнулся.
— А ведь это лист из псалтыри.
— Да, Фёдор Алексеевич, это лист из псалтыри, и именно с теми псалмами, что изволили перевести вы.
— То-то я вижу, знакомые строки. А в печати вот и не узнал. Севостьян не узнал своих крестьян, — засмеялся царь.
Полоцкий специально, перед тем как привести царя в типографию, велел наборщику набрать эти псалмы, которые когда-то перевёл Фёдор. Он знал, что это будет приятно ему. И не ошибся. Любому автору, даже царю, приятно увидеть своё сочинение отпечатанным. Фёдор Алексеевич не был исключением. А главное, куда подевалось и его мрачное настроение, глаза оживились, лицо порозовело и сам повеселел.
— Великое и прекрасное дело сотворил ты, Самуил Емельянович. Душа радуется.
— Государь, — приложил руку к сердцу Полоцкий, — Фёдор Алексеевич, без твоей помощи, без твоего догляду и заботы типографии этой вовек бы не родиться.
И Симеон Полоцкий не льстил, говорил вполне искренне, потому что это было действительно так. И был доволен, что именно он разогнал мрачные мысли царя и порадовал его в этот нелёгкий и невесёлый для венценосца день.
