Федор Алексеевич - страница 7

   — Это верно ты заметила, Татьяна. Я пошлю туда боярина Фёдора Лопухина. Он уговорит упрямца.

   — Надо бы как-то облегчить ему ссылку, Федя, — посмотрела Татьяна Михайловна на племянника.

   — Э-э, нет, — возразил Милославский. — Ещё рано. Греха с патриархом Иоакимом не оберёшься.

   — А что они не поделили? — спросил Фёдор.

   — Как что? А патриаршество. Никона-то за что выслали? Он решил выше царя возвыситься[14], вот на этом и свернул себе шею А после него патриархом рукоположен Иоаким. Теперь если вернуть Никона, что ж получится? Он себе доси патриархом считает, Иоакима клянёт. Пусти его в Москву, впору будет бежать отсель, мамаево побоище начнётся. Нет уж! Пусть лучше сидит в Ферапонтовском. Тут ты, Татьяна, не сбивай царя. Не толочь, что не скисло.

   — Но, Иван Михайлович, я же не говорю везти его в Москву, я ж о полегчении участи.

   — Не боись, Таня, он и лам не трудно живёт. Всех поколачиюет, даже из пищали палит, сказывают, по птицам. За одно это можно из иереев извергнуть.

Вдруг резко отворилась дверь и на пороге появился протопоп Андрей Савинов — духовник умершего царя. Глаза его недобро поблескивали, да и весь его вид являл скорее кулачного бойца, чем мирного иерея.

   — Ага-а, весь царствующий дом здесь, — вскричал он. — Это хорошо. Все сразу узнаете, какое кощунство свершил ныне патриарх, какое беззаконие, какую поруху порядку!

Духовник царя — лицо особое. Только ему исповедуется царь, только он знает самое сокровенное о царе, о его грехах явных и тайных. Именно он, духовник, утишает душевные страдания своего высокого подопечного. Поэтому он вхож к царю в любой час дня и ночи.

Оттого протопоп Андрей и ворвался в верхнюю горницу безо всякого стеснения и разрешения. И всеми присутствующими это было воспринято как должное.

   — В чём дело, святой отец? — спросил Милославский. — Какую поруху совершил патриарх?

   — Вы разве не видели? Он на отпевании вложил в руку государя прощальную грамоту.

   — Ну и что?

   — Как «ну и что»? — взвизгнул протопоп. — Я! Я должен был вложить государю эту грамоту. Я его духовник — не Иоаким. Я!

Все переглянулись. Татьяна Михайловна сказала:

   — А ведь верно. Духовник должен вкладывать прощальную грамоту.

Слова царевны подлили масла в огонь. Протопоп, сжав кулачки, забегал по горнице, заговорил сбивчиво, бессвязно, через едва сдерживаемые рыдания:

   — Я этого так не оставлю... Я этого не попущу... Я убью его... Я его... У меня уже есть полтыщи оружных людей. Я им только прикажу.

Все видели, что бедный протопоп впал в истерику, и молчали, дабы не усугублять дела. Татьяна Михайловна уже жалела о том, что поддержала несчастного. А он, приняв молчание едва не за согласие с ним царствующей семьи, распалял себя всё более и более и под конец начал грозить уже им, царствующим:

   — ...Ежели вы не скинете тотчас этого злодея Иоакима, то я вас прокляну. Слышите? Прокляну весь род ваш.

Последние слова он буквально прорыдал и выбежал из горницы, хлопнув дверью, словно из пищали пальнул.

Все долго и недоумённо молчали. Наконец Фёдор вздохнул:

   — Бедный отец Андрей, до чего обидели его.

   — Э-э, нет, Фёдор Алексеевич, — заговорил Милославский, — такого не след спускать даже духовнику. Ишь ты гроза: «прокляну». Да за одно это на плаху можно послать.

   — Но он же был любимцем у батюшки.

   — Ну и что? Так теперь можно детям покойного проклятьем грозить? Нетушки, Федя, ты не заступайся. Я ныне ж Иоакиму слово в слово всё передам. Он на него сыщет управу.

   — А может, не стоит патриарха расстраивать.

   — Стоит, стоит, — вмешалась Софья. — Не скажет Иван Михайлович, так я передам. Ишь, вздумал кому грозить! Мы эту грозу кнутом так уходим, что навек заречётся.

Милославский сдержал своё слово, в тот же день пересказал всё патриарху и ещё добавил к этому:

   — Государь надеется, что ты достойно накажешь оскорбителя царской чести, но и твоей тоже, владыка.

Иоаким, супя косматые брови, отвечал Милославскому:

   — Спасибо, боярин, что не утаил такой крамолы. Сотворю там, что Анд рюхе небо с овчинку покажется. Передай государю, сего дела я не спущу. У меня четырнадцатого марта Собор, мы его на Соборе не токмо извержем из сана, но и упечём туда, где Макар телят не пас.