Ещё третьи петухи не кричали, а уж к гетману явился новый посланец из Москвы — князь Иван Волконский. В душе чертыхаясь, Самойлович велел впустить раннего гостя в горницу и явился туда лишь в шароварах да в душегрейке, накинутой на ночную сорочку.
— Что за спешка, князь? — зевнул зябко Самойлович.
— Грамота от государя, гетман, — отвечал Волконский, подавая грамоту, свёрнутую трубочкой и опечатанную.
— Поди, замёрз? — спросил гетман и кивнул на печку. — Вон голландка ещё не остыла, грейся.
— Спасибо, — отвечал Волконский и, скинув шапку, подошёл к голландке, прижал закалевшие руки к тёплому боку печи.
Гетман сел за стол, ближе к свечам, читал грамоту долго и обстоятельно. А она и была длинной и обстоятельной.
— Ну что ж, — заговорил наконец гетман, отложив грамоту. — То, что государь и патриарх указали, как я и просил, быть суду над преступниками, да ещё и день назначили — через три дня после Богоявленья, то хорошо. Очень хорошо. А то висело всё на ниточке: судить не судить, судить не судить. Теперь по крайней мере всё определённо. Судить.
— А как насчёт Дорошенко? — спросил Волконский. — Там ведь и о Дорошенко писано.
— Дорошенко сейчас в Москву нельзя отпускать.
— Но мне велел государь привезти его. Я для того и послан.
— Как они там не понимают. Вот ты представь, увезёшь сейчас Дорошенко, что здесь станут говорить?
— Что?
— А то, что Дорошенко повезли, как и Многогрешного, в Сибирь отправлять.
— Но ты-то можешь объяснить людям, что государь видеть его желает.
— А кто меня тогда слушать станет? Тут такая смута затеется. Наоборот, все на меня покатят. Все же знают, что мы с Дорошенко неприятели. Скажут, Самойлович избавился от соперника. Пойми, князь, я, может быть, более всех заинтересован в отправке его отсюда. Он у меня уже в печёнках сидит. Но я не хочу шатания в народе.
— А государь, напротив, хотел его в Москву забрать, дабы, как он сказал, Ивану Самойловичу покойнее было.
— У государя ангельская душа, но он не знает всех обстоятельств. Если уж я знал все дорошенковские козни, когда он на той стороне сидел, то уж теперь, когда он на моей стороне, он у меня как на ладони. Пусть государь не беспокоится. Я Дорошенко тут зло сотворить не позволю, в самом начале искореню. Я за каждым шагом его слежу. И потом, как же я буду его отпускать, если на предстоящем суде он будет один из основных свидетелей. Нет, князь, никак нельзя его сейчас в Москву везти.
— Но, гетман, Иван Самойлович, и меня ж пойми. Государь мне лично так и сказал: езжай, князь Иван, и представь мне Петра Дорошенко, хочу с ним побеседовать и обнадёжить его хочу. Как я явлюсь пред очи государевы? Что он на моё «нет» скажет?
— Ну хорошо, князь Иван, давай я напишу грамоту государю.
— Нет, нет такую грамоту я не повезу.
— Да погоди ты. Я напишу грамоту государю, объясню все обстоятельства и отправлю с гонцом. А ты пока поживи у меня. У меня хата, считай, пустая, дети на Москве. Живи.
— А почему дети в Москве?
— Оттого же самого, князь, бережения ради. В любой час может смута начаться, а чернь с чего всегда начинает? Не знаешь? С убийства людей начальных. Али забыл Разина?
— Неужто так всё серьёзно, гетман?
— А то как же. Думаешь, суд, предстоящий, из пустого образовался. Поживи-ка, поприсутствуй, там такие корешки потянутся!
— Но мне государь не указывал быть на суде. Мне нужен Дорошенко.
— Вот что ответит государь на моё письмо, так и будет. Скажет везти — повезёшь. Скажет оставить — воротишься один. А сейчас раздевайся, умывайся, вместе позавтракаем.
