Утром чуть свет по морозцу, по снежку помчался Языков к Апраксиным. Приворотный сторож, оттащив собак, пропустил его в дом. В сенцах, оббив от снега валенки, он вошёл в прихожую, где встречен был самим хозяином.
— Иван? — удивился Апраксин столь раннему приходу гостя. — Никак, что важное?
Знал же Апраксин, кем состоит при государе Языков, и столь раннее его появление в доме рядового стольника невольно озадачивало: постельничего государь с пустяками не пошлёт.
— Важное, Матвей Васильевич, идём в твой кабинет, — скинув шубу, предложил Языков.
В кабинете, едва присели на лавку, Языков сказал торжественно:
— Ну, свояк, я к тебе с вестью радостной и приятной.
— Какой? — прохрипел Апраксин сразу пресёкшимся голосом.
— Великий государь Фёдор Алексеевич просит твою дочь в жёны.
— Марфиньку? — пролепетал, побледнев, Матвей Васильевич.
— Ну а кого же? У тебя, чай, одна дочка.
Апраксин закатил глаза, схватился за сердце, задышал часто, потом, глубоко вздохнув, вымолвил:
— Ну, Иван, эдак и убить можно.
— Ты что? Не рад, что ли?
— О чём ты? Радость радости рознь. От такой, каку ты выпалил, и помереть недолго. У меня аж дух занялся. Скаженный ты, Иван, нет чтоб подготовить потихоньку-помаленьку, а ты бу-бух, словно из пищали пальнул.
— Ну, прости, коли так, Васильич. Так что я должен государю сказать? Ты согласный?
— Ты ещё спрашиваешь. Да это счастье, какое за жизнь не всякому выпадает.
— Надо ж и Марфу спросить. Государь велел только по её согласию.
— Раз велел, спросим. Эй, кто там, — вскочив, бросился Апраксин к двери. — Позовите Марфиньку.
Марфинька явилась улыбающаяся, счастливая, как и положено в её возрасте.
— Здравствуйте, дядя Ваня, — приветствовала поклоном Языкова.
— Здравствуй, солнышко, — отвечал Языков, невольно засвечиваясь улыбкой. — Расцвела, Марьфинька, расцвела. Ты невеста уж.
— Марфинька, доча, — заговорил Апраксин. — Ты токо не пужайся, милая.
Девочка сразу посерьёзнела, улыбка с лица пропала.
— Что, батюшка?
— Ничего, ничего плохого, — заспешил сразу Апраксин. — Наоборот, радость великая. Государь тебя сватает в жёны.
— Меня? — вытаращила глаза девочка.
— Тебя, доча, тебя. Ты ему шибко по сердцу пришлась.
— А разве мне можно уже?
— Да, да, Марфинька, в самый раз. Токо государь не велит тебя неволить, велел спросить, согласна ли ты?
— А ты как, батюшка?
— Я-то? Да ты что? Дочка царицей станет, какой же отец не согласится.
— Ну, значит, и я согласна.
— Вот и умница. — Апраксин поцеловал дочку в лоб, перекрестил. — Станешь царицей, все пред тобой клониться станут. Всяко твоё слово исполнять мигом будут.
— А я смогу тогда крёстного из ссылки воротить?
— Конечно. Токо пальцем шевельни.
— Тогда я согласна.
— Ну вот, — улыбнулся Языков и вытащил ожерелье. — В знак обоюдного согласия великий государь послал тебе жемчужное ожерелье, которое обязательно просил надеть в день свадьбы.
— А когда это будет?
— Я думаю, скоро. Так что будь готова, Марфа Матвеевна.
Как и было решено с постельничим: ничего не откладывать в долгий ящик, Фёдор вечером опять явился в верхнюю горницу. А там словно и ждали его, собрались все царевны: три тётки — Татьяна, Анна и Ирина и обе сестры Софья с Марфой. Взглянули вопросительно на вошедшего.
— Я всё обдумал, вы уговорили меня, — сказал с порога Фёдор. — Женюсь.
— Ну вот и умница, — похвалила Татьяна Михайловна.
— А я сразу сказала, что надумает он, — заметила Анна Михайловна.
— Вот и прекрасно, — не удержалась Софья и поцеловала брата. — А мы уж тебе и невесту присмотрели.
— Какую невесту? — насторожился Фёдор. — Кто присмотрел?
— Вот те раз. Ту самую, на которой ты жениться будешь. Иван Михайлович предлагает Фёклу, она даже в дальнем родстве с ним.
— Какой Иван Михайлович? Какая Фёкла?
— Да твой же дядя родной, Милославский, а Фёкла ему доводится...
— Опять этот Милославский, — возмутился Фёдор. — Кто его просит свой нос совать.
— Ты чего кричишь, Федя? Он же тебе добра хочет. Как-никак родной брат матушки.
— Не надо мне его добра. Слышите? Не надо!
