— Что ты, Федя! Годить может кто из простых, у которых ничего нет, кроме зипуна. А на тебе царство, тебе о наследнике в первую голову думать надо.
— А что наследник? За ним дело не станет, вон Петьша подрастает.
Тут уж не удержалась Софья Алексеевна, встряла в разговор:
— Ты что, с ума сошёл, братец? Да твой Петьша назавтра же зашлёт нас к чёрту на кулички.
— С чего бы ему вдруг вас засылать-то?
— А то не догадываешься? Где ныне Нарышкины дядья его? Вот то-то. Их отзовёт, а нас туда, а может, и дальше куда.
— Да вроде он не злой, Пётр-то.
— Пётр-то, может, и не злой. А мачеха-то Наталья, она ведь за свою родню всё нам припомнит. Первым делом Матвеева из Мезени вытащит. А тот уж выспится на нас.
— Т-так. Тёть Тань, тебе шах.
— Ах ты Господи, как же это я.
Татьяна Михайловна досадливо поморщилась, склонившись над доской. С разговором-то не следила за игрой — и вот те шах едва ли не на восьмом ходу. Прикрыла короля пешкой.
— Вот так. Пусть ишо подышит.
— Вы что, меня хоронить, что ли, собрались?
-—Да ты что, Федя? С чего взял-то?
— Как «с чего»? Наследника уже мне ищете. А мне ведь всего двадцать лет.
— Феденька, да живи ты хоть сто лет. Разве мы об этом. Мы о будущем державы печёмся. Неужто не понимаешь? У меня доси Агафья и Илья в сердце.
— Да понимаю я всё, тёть Тань, но и вы меня поймите!
— Феденька, милый. Всё мы понимаем, всё. Мы ведь и сами ревели как коровы, когда Илья помер. Сочувствуем тебе до глубины души. Но ведь ты царь, Федя! Царь!
— Ты вон своего «царя» береги, Татьяна Михайловна. Опять ему шах.
— Ах ты Господи. Совсем припёр к стенке мово королишку. Я вот сюда его.
— Сюда нельзя.
— И правда. Э-э, так ему мат, кажись?
— Выходит, что мат.
Далее игра уже была не нужна, Фёдор был втянут в нужный разговор, и тут уж царевны насели на беднягу: «Надо жениться». И лишь тогда выпустили его из верхней горницы, когда добились от него если не согласия, то хоть слова обнадёживающего: «Ладно. Я подумаю».
В своей опочивальне, растревоженный разговором с царевнами, он опять долго не мог уснуть и, поворочавшись, повздыхав, окликнул постельничего:
— Иван Максимыч, ты спишь?
— Нет, Фёдор Алексеевич, как можно.
— Был вот у тёток ныне. Насели на меня — женись да женись. Как ты думаешь, хорошо ли это будет?
— Фёдор Алексеевич, дорогой, конечно хорошо. Ты царь, молодой, тебе жену край иметь надо.
— А патриарх?
— Что патриарх?
— Одобрит ли? На второй брак церковь знаешь как смотрит.
— Куда он денется. Может, сам венчать не станет. Так мы и без него обойдёмся, вон духовник твой Никита обвенчает.
— Хорошо бы так, чтоб поменьше шума, а то перед людьми всё же неловко.
— И так можно, государь.
— И без пира бы и без поздравлений. А то ведь Агафьюшке-то на небе, её душеньке, чай, неприятно будет.
— Оно можно и без пира, — сказал Языков нерешительно, но, подумав, добавил: — Хотя, конечно, как-то несолидно получится. А вообще-то, пир можно закатить и без тебя с невестой. Пусть гудят одни бояре-те.
— Хых, Максимыч. Мы с тобой не поймали — общипали, уж и невесту обговорили.
— За невестой дело не станет, Фёдор Алексеевич. Я такую девицу знаю, ай да люди.
— И кто ж такая? — удивился Фёдор столь скорой находке Языкова.
— Марфа Апраксина.
— Постой, постой, это какого же Апраксина?
— А Матвея Васильевича дочь.
— Так это Марфинька? — воскликнул государь. — Но она ж ещё... Хотя постой, ей же уже... Это сколько же?
— Ей уже пятнадцать, Фёдор Алексеевич. А какая красавица, ты б посмотрел.
— Да знаю, чего ты мне рассказываешь. Я её видел... Но тогда ей было, кажется, десять лет. Боже, как время-то летит. Марфинька — невеста.
Языков, почувствовав заинтересованность государя, даже вскочил на своём тулупе. Ещё бы, как-никак с Апраксиным он родня. Оттого и Марфинька у него вмиг с языка соскочила, едва царь о невесте обмолвился. Это кому ж не лестно с царской семьёй породниться, хотя и через седьмое колено? Тут уж не до сна и постельничему стало. И он не менее часа расписывал Фёдору Алексеевичу достоинства его будущей невесты: и красавица, и умна, и добра, и грамотна, даже латынь ведает. И государь с удовольствием слушал эти похвалы и всё пытался представить себе её нынешнюю. И никак не мог, всё время виделась та розовощёкая девочка Марфинька: «Господи, Марфинька — невеста».
