— Пошёл! — А Марфиньку успокоила: — Принесёт в Кремль, тут два шага.
И каптана помчалась по укатанной зимней дороге, сопровождаемая конными стрельцами.
— Посторони-и-ись! — кричал форейтор.
И когда Пройдзисвет выбежал с ожерельем на улицу, каптана уж была далеко.
— Догоняй, Тишка, — крикнула хором челядь.
И Тимофей бросился догонять со всех ног. Полураздетый, простоволосый, без шапки.
Каптана с царской невестой мимо расступившейся охраны въехала через Спасские ворота в Кремль. Но Тимофея, почти догнавшего её, остановили стрельцы с протозанами.
— Куда? Нельзя!
— Но я к царице, — говорил запыхавшийся Тимофей. — Мне край... Она велела...
— Нельзя. Ныне царь венчается, и в Кремль никого не велено пущать, окромя бояр.
— Но у меня ж царицыно ожерелье... Мне ж она сама велела, — начал возмущаться Пройдзисвет. — Я её слуга.
— Иван, позови сотника, — сказал наконец стрелец товарищу и хмуро заметил Тимофею: — Царские слуги в таком виде не ходят, олух.
И тут в воротах случился боярин Милославский, направлявшийся в Кремль.
— Что случилось? — спросил он стрельца.
— Да вот прибежал какой-то, рвётся в Кремль, кричит, у него царское ожерелье. А нам не велено.
— Ожерелье? А ну покажь.
Тимофей показал, боярин протянул руку.
— Дай-ка сюда.
— Не дам.
— Как это не дать? — выпучил глаза Милославский, возмущённый такой наглостью простолюдина. — Да ты знаешь, кто я?
— Всё равно не дам. Я должен передать ожерелье царевне, а не всякому...
— Это кто же «всякий»? — прищурился недобро Милославский и, увидев подходившего сотника со стрельцами, приказал:
— А ну-ка, ребята, возьмите этого голубя.
Стрельцы тут же схватили Тимофея.
— Отберите у него царское ожерелье, — повелел боярин.
Пройдзисвет, вместо того чтобы смиренно отдать это злосчастное ожерелье, стал сопротивляться, чем обозлил до крайности стрельцов. Один из них тюкнул алебардой упрямца по затылку, и тот потерял сознание. Теперь ожерелье забрали у обеспамятевшего легко, передали Милославскому. Тот узнал его.
— И впрямь царицыно ожерелье.
— А что с этим делать, боярин?
— Оттащите к Сысою, он его отогреет кнутом.
И два стрельца потащили Тимофея к Сысою в Константиновский застенок. Притащили.
Подьячий, сидевший за столом, спросил:
— По чьему веленью?
— Боярин Милославский послал, — отвечал стрелец. — Отобрал у него царское ожерелье.
— Украл, что ли?
— Да вроде бы. Силодёром пришлось отбирать. Боярин велел Сысою погреть его кнутом для острастки.
Подошедший Сысой склонился над Тимофеем, покачал головой.
— Его уж кто-то «отогрел», эвон вся голова в крови.
— Так он не отдавал ожерелье-то, пришлось алебардой стукнуть, — оправдывался стрелец.
— Ему уж кнут вряд ли понадобится, — подытожил опытный Сысой. — Хорошо если до ночи дотянет.
А меж тем боярин Милославский летел во дворец, придумывая, как бы подостойнее вручить ожерелье государю: ты вот на меня сердце держишь, а я тебе твоё ожерелье ворочаю, которое украл...
«Постой, постой, а кто ж украл-то? Как же я не спросил этого дурака, откуда оно у него оказалось? Почему он тащил его во дворец? Неужто эта дурёха Марфа обронила где?»
Сплошные вопросы в голове — и ни одного ответа. Хотел уж было воротиться в застенок, спросить того «дурака», но побоялся опоздать к торжеству.
«A-а, ладно. Скажу нашёл на дороге в воротах. И ведь не утаил, не себе взял, а вот принёс тебе. Цени».
Но государь почему-то не оценил стараний Ивана Михайловича. Даже насторожился:
— Откуда оно у тебя?
— Нашёл, Фёдор Алексеевич. Видно, обронила царевна.
— Спасибо, — буркнул царь, усомнившись, однако, в сказанном.
Но когда увидел Фёдор Алексеевич Марфу, разодетую в пышное подвенечное платье и в парчовой фате, невольно заулыбался, протянул к ней руки.
— Марфинька, милая, какая ты стала красавица.
Смутилась девушка, невольно грудь ладонью прикрыла, и Фёдор решил, что этим движением она пытается прикрыть место, где должно быть ожерелье. Прикрыть, чтобы не огорчать его.
«Милый ребёнок, — подумал он с нежностью, — да оно ж у меня». И, вынув из кармана ожерелье, протянул ей.
