— Нет, не надо, — отвечал Чепелев. — Спасибо за принос.
Струг отходил от берега, на котором толпились сердобольные крестьянки и отирали слёзы, глядя вслед отплывающим, искренне жалея святого старца.
— Надо бы поесть, — предложил Иван Никону. Тот кивнул согласно головой, бормоча молитву:
...Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день и остави нам долги наши, яко мы оставляем должникам нашим...
Однако съел Никон мало: сделал несколько глотков молока, отщипнул кусочек хлебца, и всё.
— Может, яичко очистить? — предложил Чепелев.
Никон отрицательно покачал головой.
— Спасибо, сын мой. Я ныне более духовной пищи алкаю. — И опять блаженно вытянулся на сене, устремив взор в голубое бездонное небо, бормоча какие-то псалмы.
Чепелев прошёл на корму к кормчему, и с ним они хорошо позавтракали, опорожнив туесок молока, съев по калачу и по нескольку яиц.
— Скоро Волга, — сказал струговщик, — а там, даст Бог, через пару дён добежим и до Ярославля.
— Дай Бог, дай Бог, — пробормотал Чепелев не столько соглашаясь с кормчим, сколь в душе сомневаясь в благополучном окончании пути. Уж больно ненадёжен был старец.
Предчувствие не обмануло Чепелева. Через два дня вышли в Волгу, а ещё через день Никону стало совсем плохо. Он с мольбой смотрел на Чепелева, пытался что-то сказать, но, видимо, ему уже и язык плохо повиновался.
— Что, отче? — склонился к нему Иван. — Плохо? Да?
Из бормотанья старика он понял только одно: «К берегу, к берегу».
В это время струг поравнялся с устьем небольшой речки и Чепелев велел струговщику править в эту речку. Едва вошли в неё, как Чепелев заторопил кормщика:
— Приставай. Чалься. Да скорее же!
Струг ткнулся к берегу, струговщик спрыгнул на землю с концом верёвки, дабы надёжней зачалить свою посудину. Но Чепелев приказал:
— Успеешь с этим. Давай на берег его живенько. Он хочет на земле, на тверди помереть.
Струговщик сошёл в воду, наклонился через борт, подхватил Никона на руки и медленно понёс на берег, с трудом вытаскивая вязнущие в иле ноги. На берегу, выбрав сухое затравевшее место, осторожно опустил старца на землю. Тот смотрел в небо, что-то бессвязно бормотал, дышал часто и коротко, словно запыхавшееся в беге животное. Потом зевнул и вдруг затих. Затих с открытыми глазами.
Чепелев подошёл, перекрестился и прикрыл умершему глаза.
— Царство ему небесное, — и снова перекрестился.
Так 17 августа 1681 года скончался старец Никон, главный виновник церковного раскола, на много веков вперёд взмутивший души православных.
С великими трудностями Чепелев исполнил государеву волю, доставил в Москву Никона. Правда, уже не живым, в грубо сколоченной домовине.
Отпевал покойного архимандрит Герман в церкви Воскресенского монастыря, того самого, куда так стремился и просился Никон. Там же он был и похоронен. На похоронах присутствовал и государь Фёдор Алексеевич, ещё не оправившийся от двух смертей самых близких ему людей.
Царь плакал, все видели его крупные слёзы, катившиеся по щекам и блестевшие на короткой тёмной бородке его.
«Жалеет старца», — думали они.
«Кается, что опоздал с прощением», — мыслили другие.
И, пожалуй, все были правы, но лишь отчасти. Фёдор Алексеевич, расстроенный грустной процедурой отпевания, плакал о всех ранее ушедших — и о сыне с женой, и об отце с братом Алексеем, и даже о себе уже, ныне пока живущем. Но знал, чуял, что скоро грядёт и его уход из мира сего, и оттого слёзы сами непрошенно туманили взор. Безрадостно живому видеть смерть и думать о ней, неминучей.
Прав оказался Тараруй, брякнув о «троице», едва ль не через месяц последовал Никон за молодой царицей. Хотя, конечно, Хованский не его имел в виду.
