— Хорошо, Иван Самойлович, я обязательно поведаю всё это государю. Он напишет указ на заселенье Левобережья, я уверен.
Тяпкин устал, его клонило в сон, Зотов уже храпел на своём ложе, а гетман всё не уходит. Тяпкин не знал, как его выпроводить, и наконец сказал:
— Я вижу, ты крепко устал ныне, Иван Самойлович. Ступай отдыхай, а то мы ляжем, а ты...
— Кто? Я устал? — воскликнул гетман.
— Спасибо тебе за прекрасную встречу, — продолжал Тяпкин прощальную, как он надеялся, речь. — Такой мы вовек не забудем.
И только когда Тяпкин, на какие-то мгновения потеряв над собой контроль, вдруг всхрапнул неожиданно даже для себя, гетман поднялся.
— Вижу, ты спать захотел. Я пойду. Завтра догуляем.
«Какое «догуляем», — хотел сказать Тяпкин. — Завтра сразу в путь». Но смолчал, смекнув, что этой фразой может вернуть гетмана назад и тот возьмётся уговаривать его погостить ещё несколько дней.
О своём посольстве в Крым Тяпкин рассказывал государю в его кабинете, и там же присутствовали князь Голицын, как начальник Посольского приказа, Хованский, только что назначенный командовать Стрелецким приказом, постельничий Языков Иван Максимович и комнатный стольник Лихачёв Алексей Тимофеевич, в последнее время ставшие самыми близкими к государю людьми. Боярину же Милославскому Ивану Михайловичу государь не велел даже на глаза являться за поносные слова, когда-то сказанные им о невесте государевой, ныне ставшей уже царицей. Софье Алексеевне, пытавшейся оправдать дядю, Фёдор тоже отрезал:
— Ну и что ж, что дядя! Пусть из застенка своего не вылазит. У кнута служит.
— Но он же тебя на престол возносил.
— А я его просил об этом?
На это нечего было возразить, Софья сама знала, что Фёдора на престол действительно затащили родственнички силодёром, пользуясь его слабостью и нездоровьем.
У Василия Михайловича была редкая способность рассказывать о своих мытарствах с неистощимым юмором. Там, где другой плакался бы, вымаливая себе сочувствие у слушателей, Тяпкин говорил с нескрываемым, почти злорадным ехидством над самим собой. И когда он, лицедействуя, рассказывал государю, как оказавшись в тёмной яме, они тыкались в стены, как слепые котята, как залезли в горшок с дерьмом, в кабинете государя стоял гомерический хохот. Все хохотали от души и неудержимо. Один Тяпкин сохранял на лице невинное выражение.
— Ну, Василий Михайлович, ну, уморил, — говорил умиротворённо государь, отирая слёзы, выступившие от смеха. — Да ты один всего отцова театра стоишь.
— Однако, государь, надо незамедлительно слать посла к султану, — сказал Голицын.
— Кого бы ты предложил, Василий Васильевич?
— Я думаю, думного дьяка Возницына. Это человек обстоятельный, несуетливый.
— Тогда пусть Василий Михайлович расскажет ему, что требуется ещё внести в договор.
— Я готов, государь, хоть сегодня, — отвечал Тяпкин. — Главное, чтоб восстановили статью о запорожцах.
— Запорожцы, слава Богу, присягнули нам, и теперь у гетмана с ними меньше забот будет. Но турки-то их к себе хотят оттягать.
— Вряд ли, государь, у них что получится. Сечь-то не только на берегу, но и на острове посреди реки. А остров к какому берегу отнести? Раз тебе присягнули, значит, к левому, к нашему. Переберутся все на остров — и вот уж они наши. Вот тех, кто с правого берега от турок бежал, гетман просит указа селить в краснопольских и сумских угодьях, а то вельми тяжки они его казне.
— Василий Васильевич, заготовь указ для гетмана. Я подпишу. А что сам Мурад-Гирей, не алкает ли новой драки?
— Нет, государь. Ему надо почаще подарки слать, он рухлядь весьма алкает.
— Ну это мы сможем. Как тебе удалось Шереметева выкупить?
— А не стал рухлядь распылять, совать всяким чиновникам, а вывалил всю перед ханом — он и размяк. Ну я тут к нему, пока не остыл он, подари, мол, мне соотечественника Шереметева. Он и подарил.
— Там есть у них ещё наши пленные?
— Увы, есть, государь. Вместе с Шереметевым, например, томился и князь Ромодановский.
— Это какой же Ромодановский?
— Фёдор Юрьевич, государь.
— Василий Васильевич, собраны ли полонянские деньги?
