Но, пожалуй, более всех постарался хозяин Батурина гетман Иван Самойлович. Выкатив пушки к парку своего дворца, он велел зарядить их, подмести начисто все улицы и дворы, наварить, нажарить, напечь всякой всячины в таком количестве, словно собирался кормить и поить целый полк. Столы были установлены в парке под уже распустившимися деревьями. Весь священный клир во главе с архиреем с крестами и хоругвями был выведен из города на дорогу для торжественной встречи дорогих гостей. А сам гетман не выдержал: прихватив своего войскового товарища есаула Мазепу, он поскакал с ним, чтобы лично встретить миротворцев за много вёрст на подъезде к городу.
Подскакав к пропылённой кавалькаде миротворцев, гетман соскочил с коня и кинулся обнимать Тяпкина.
— Василий Михайлович! Милый! Ты не представляешь, какое великое дело вы сотворили, — говорил он растроганно, отирая слёзы и целуя оторопевшего Тяпкина.
— Иван Самойлович, но мы ещё только шертные грамоты везём, — пытался объяснить Тяпкин, — за договором надо к султану ехать.
— Всё равно. Ты... Вы начали, вы первые миротворцы.
Гетман обнимал и целовал всех, по нему — все, кто был в Крыму, достойны высоких почестей и наград. Дойдя до своего посланца Раковича, гетман спросил Тяпкина:
— А как мой Семён? Годен был?
— Годен, годен, Иван Самойлович.
И гетман обнимал Семёна, словно родного сына, и говорил ему ласково:
— Ай, спасибо, Семён, шо не осрамил мою старую голову. Будет тебе за то от меня великая честь и любовь. Спасибо, сынок, утешил батьку.
Не миновал объятий гетмана даже Шереметев. Узнав, какими судьбами боярин оказался в обозе, Самойлович поздравил его с освобождением из плена. Шереметев, начав в ответ говорить слова благодарности, вновь расплакался. А гетман вполне достойно оценил чувства бывшего пленника:
— То слёзы радости, и их не треба стыдиться. Я сам ныне реву, як последняя баба. Реву от счастья.
У самого города встретил послов священный клир и все, сойдя с коней и подвод, подходили целовать крест, который держал епископ, благословляя прибывших. Купцы города вынесли на рушнике хлеб-соль, и Тяпкин с достоинством принял в руки этот знак уважения к гостям.
Гетман распорядился садиться за стол:
— Знаю, что устали. Но для отдыха ночь будет. А пока поснидимо, шо Бог послал.
На гетманском столе было много чего: и холодец из свиных ножек, и плацинды с мясом, и сало, и колбасы, и рыба во всех видах, и пироги с капустой и грибами, ну и, конечно, вареники, уже не говоря о разных пампушках, кренделях и ватрушках. И меж всем этим стойкими караульными выстроились бутылки с горилкой.
За стол усадили всех прибывших из Крыма, а кроме того — есаулов, полковников, уважаемых жителей города.
Гетман, призвав наполнять чарки, взял свою и заговорил проникновенно:
— Я предлагаю выпить за наших триумфаторов, привёзших нам мир. Триумфаторами в Древнем Риме называли военачальников, возвращавшихся с победой. Но те триумфаторы возвращались, пролив море крови — и вражеской и своей. Наши сегодняшние триумфаторы, не пролив и капли крови, привезли нам долгожданный мир и тишину. Выпьем за них. Слава им!
Тут гетман, приложив ко рту чарку, махнул левой рукой и рядом в кустах загрохотали пушки, изрядно перепугав многих гостей, не ожидавших столь громкого приветствия. После пальбы заиграла музыка. Тосты произносились один за другим, звенели чарки, пелись песни.
До самой темноты длилось гетманское застолье. А когда приспела пора расходиться на покой, Самойлович лично проводил Тяпкина и Зотова в отведённую им горницу. И долго не хотел уходить от них, всё ещё радуясь происшедшему.
— Спасибо тебе, Василий Михайлович, что не объехал меня стороной, что отдал честь мне и моему городу.
— Как можно, Иван Самойлович, миновать тебя?
— А как дьяк Михайлов в прошлом годе, словно вепрь напуганный, мимо промчался — ни ко мне, ни в Чернигов не забежал.
— Ну, Михайлов и впрямь был напуган запорожцами, в порты наложил со страху. С чем же ему было к тебе жаловать?
— Я что хотел просить тебя, Василий Михайлович. Ты предстанешь перед великим государем, скажи ему, что многие бежавшие с Правобережья сюда от татар не имеют средств ни чем кормиться, ни чем строиться. Нет у них своих хлебопитательных промыслов. Бедствуют. Я из своей шкатулки, как могу, помогаю, чтоб хоть с голоду мереть не стали. Пусть великий государь укажет селить их в сумских, краснопольских, слободских угодьях, на степных реках и дубравах. И велел бы быть всем под гетманской властью и булавой в вознаграждение за западную сторону Днепра, ими покинутого из-за турок. Надо, чтобы врастали они в землю, заводили свои промыслы, а не надеялись на гетманские подачки.
