Даже Мурад-Гирей не смог сохранить на лице равнодушия, столь щедрым оказался подарок русских. Он с удовольствием осмотрел этот драгоценный ворох, хлопнул в ладоши, и тут же на плечах Раковича тоже явился золотой халат.
— Богата, очень богата земля его царского величества, — заговорил хан. — И мне поручено султаном убедить вас и вашего государя и поклясться на Коране, что мы готовы содержать мирное постановление непорочно в течение двадцати лет.
С тем хан взял Коран в руки и поцеловал его в знак твёрдости своей клятвы.
— Сразу же по вашем возвращении в Москву пусть его царское величество шлёт послов к султану для подкрепления договоров. А которых статей не оказалось в шертной грамоте, те будут внесены в грамоту султанову. Я об этом ему напишу. А когда вы достигнете царствующего града Москвы и сподобитесь видеть великого государя своего пресветлое лицо, то от нашего ханова величества ему поклонитесь, посредничество наше между ним и султаном, радение в мирных договорах, откровенную пред вами дружбу и любовь нашу его царскому величеству донесите. А вам счастливого пути!
И хан через Ахмет-агу передал Тяпкина проезжую грамоту. После этого полагалось уходить, даже беи и мурзы поднялись со своих мест, чтобы проводить русских посланцев до коней.
Московиты поклонились хану, а Тяпкин, шепнув спутникам: «Уходите!» — остался на месте. Зотов с Раковичем вышли из шатра, за ними — беи. Мурад-Гирей, увидев, что Тяпкин не тронулся с места, удивлённо вскинул брови:
— Ты что-то хочешь мне сказать?
— Да, великодушный хан.
— Говори.
— Отпусти с нами Василия Шереметева, Мурад-Гирей.
— Он что, твой родственник?
— Нет.
— Так чего ты хлопочешь за него?
— Я виноват перед ним, Мурад-Гирей, и хотел бы хоть с опозданием искупить свою вину.
— В чём же ты перед ним провинился?
— Он передан тебе поляками. Верно?
— Ну, верно.
— Когда Шереметева передавали тебе, я был там резидентом и должен был воспрепятствовать этому. Но я узнал об этом слишком поздно.
— Хых, — хмыкнул хан. — Король посовестился драть с вас выкуп за боярина, а нам, посчитал он, это вполне прилично.
— Так король знал об этом?
— Разумеется.
Тяпкин с возмущением шумно вдохнул через ноздри воздух, с трудом удерживаясь от крепкого слова. Он вспомнил, как Собеский, водя его по саду, убеждал, что сделал всё возможное, чтоб не допустить передачи боярина татарам, но не смог противостоять «проклятым сенаторам».
— Так твоё ханское величество отпустит Василия Шереметева со мной?
— Но он же стоит больших денег, не рядовой ведь.
«Харя ты ненасытная», — подумал Тяпкин, невольно взглянув на ворох рухляди, только что брошенной к ногам хана. И хотя он только подумал, Мурад-Гирей перехватил этот красноречивый взгляд и, видимо, догадался о мыслях московита.
— Впрочем, ты был щедр, но и я не так скуп, как ты думаешь. Бери, Василий Михайлович, Шереметева.
— Спасибо, Мурад-Гирей, — поклонился Тяпкин. — Это настоящий царский подарок.
Сказано это было искренне и без тени лести. Именно эта искренность и понравилась хану.
— Я очень уважаю тебя, Тяпкин. И хочу, чтоб ты искупил свою вину перед соотечественником, раз ты её чувствуешь. Лично я здесь твоей вины не вижу.
— Мы смотрим из разных мест, хан. Ты — из Крыма, я — из Москвы.
Мурад-Гирей засмеялся и погрозил Тяпкину пальцем.
— Ох и хитрый ты муж, Василий Михайлович? Жаль, не мне служишь.
Тяпкин поклонился ещё раз и вышел из шатра. Его спутники уже сидели на конях, дарёные халаты топорщились на них мешками. Один из беев радостно подскочил к Тяпкину.
— Я помогу тебе сесть на коня.
Василию Михайловичу не захотелось огорчать татарина отказом: без тебя, мол, обойдусь. Но когда он попытался вставить ногу в стремя, вполне оценил предложение бея. Дарёный халат связывал ноги. И тут помощь татарина была уместна и очень кстати. Все беи и мурзы, и даже Ахмет-ага были столь любезны с отъезжающими, словно провожали дорогих родственников.
— Эк их с рухляди-то растеплило, — проворчал Тяпкин, трогая коня.
— Может, нам следовало в самом начале отдать им, — сказал Зотов, — глядишь, и в яму бы не засадили.
