— Видно, влетело этому спесивцу от хана, гляди какой шёлковый стал, ровно и не он вовсе утресь орал на нас.
— Да и я дивлюсь, эк его перевернуло, словно мёдом точит.
— Ну, судя по этому псу, будет у нас с ханом доброе расставание. Надо рухлядь пересмотреть, перетрясти и решить, кому что и сколько дарить.
— Я думаю, главное, одарить хана. Что ни говори, эти беи лишь орать горазды да грозить. А хан негромок и негрозлив.
— Вот, вот, — засмеялся Тяпкин. — Не этот ли негрозливый велел нас в яму спихнуть.
— Сам же говорил, что яма нас мигом выучила.
— Ну что ж, за такую науку кинем хану соболей самых добрых. В Крыму у них этот зверь не водится, и ценят они его мех выше золота. Без подарков с татарами каши не сваришь. С батыевого времени дорогонько они нам обходятся. Да уж лепше рухлядью откупаться, чем в крови купаться.
Четвёртого марта Тяпкин поднял всех чуть свет, казакам велел готовиться в обратный путь, а сам в сопровождении Зотова и Раковича отправился в сторону Бахчисарая. К сёдлам их были приторочены мешки с мягкой рухлядью.
Когда вдали на пригорке показался сверкающий позолотой ханский шатёр, Тяпкин сказал Раковичу:
— Семён, если нас позовут в шатёр, ты оставайся у коней. Не ходи с нами.
— Почему, Василий Михайлович?
— Боюсь я. Пока мы будем там хана слушать, у нас могут мешки покрасть все. Чем тогда поганых одаривать станем?
— Так там посмотри сколь воинов-то около шатра, кто посмеет?
— Они и посмеют как раз. Чего доброго, и коней умыкнут.
— Ну уж, Василий Михайлович, у ханского шатра, да при таком торжестве.
— Эх, Семён. Ханы-то сами испокон разбоем и жили. Может, оно и ничего не случится, но всё ж лучше покараулить, как говорится, бережёного Бог бережёт.
— А что если, Василий Михайлович, отдать всю рухлядь хану, — предложил Зотов. — Пусть сам, если схочет, оделяет мехом беев. Ему видней, кто чего достоин. А мы какому-нибудь ханскому неугоднику отвалим подарок, так Мурад-Гирею не понравится.
— А что, — поддержал Зотова Ракович. — Может, так-то лучше?
— Чёрт их знает, как с ними лучше. Можно попробовать. Но всё ж ты, Семён, не торопись в шатёр, пока я не позову. Я крикну, тогда хватай мешки и входи.
У шатра горели два небольших костра: отдавалась дань древнему обычаю поганых — входить к хану меж огнями, дабы очищаться от дурных намерений и мыслей.
Прибывших встретил Ахмет-ага и ещё два бея; встретили с радушием, неожиданным даже для Тяпкина.
— Его величество хан Мурад-Гирей ждёт вас.
Тяпкин и Зотов вошли в шатёр. Мурад-Гирей сидел у дальней стенки меж подушек, отливавших золотыми нитями, пониже его сидели ближние люди — беи, мурзы, одетые в бархатные халаты.
Русские разом поклонились хану, и Тяпкин приветствовал его:
— Желаем тебе, великий Мурад-Гирей, здоровья и многих лет жизни на радость твоему народу и жёнам твоим.
— Спасибо, Василий Михайлович, — отвечал Мурад-Гирей. И обращение его по отчеству окончательно убедило Тяпкина, что миссия его, кажется, успешно завершается: «Тьфу-тьфу!»
— Позволь мне в память о нашей успешной работе одарить вас золотыми халатами. — Хан хлопнул в ладоши, и Ахмет-ага с другим беем подошли к послам и накинули на них богатые халаты, сплошь прошитые золотыми нитками. Тут-то Тяпкин громко, словно заклинание, сказал: «Семён, войди!»
И едва раздался призыв Тяпкина, Семён, ухватив мешки, направился в шатёр.
— Позволь и нам, ханское величество, преподнести тебе и твоим ближним людям скромные дары нашей отчины. — Тяпкин протянул за спину руку, в которую Ракович и стал вкладывать уже развязанные мешки.
Тяпкин вытряхнул на персидский ковёр струистую чёрную волну из соболей, а затем, приняв от Раковича второй мешок, накрыл искрящуюся соболью волну пушистой белой из песцов. Потом были бобры, горностаи и куницы. Он видел, как заблестели глаза беев, как сглотнул слюнки Ахмет-ага, надеявшийся, что и он не будет обойдён подарком.
Но Тяпкин вдруг решил всё-всё преподнести Мурад-Гирею, пусть он делит подарки, как хочет. А Ахмет-аге так и хотелось сказать украинской солёной поговоркой: «Ось тоби, блядь Трохым!»
