Казаки сразу занялись устройством коновязи, поскольку её при стане не было. Наносили соломы и коням и на ложе, разбросав предварительно по полу сарая наломанных будыльев полыни.
— Это от блох, — пояснил сотник.
— Я думаю, при таком холоде блохи быстрее нас разбегутся, — отвечал Тяпкин, однако возражать не стал, хотя от сухой полыни поднялась в сарае горькая пыль.
И если полыни казаки наломали даром, то за солому татарин потребовал плату. Пришлось платить. Тут же было объявлено послам, что здесь ничего даром получать они не будут. Все должны покупать — питание себе и корм коням.
— Только за воду не надо платить, — не то пошутил, не то с сожалением, что упущена такая статья дохода, проговорил татарин. Просто рядом протекала речка, и устанавливать плату за воду было бессмысленно. На следующий день явился пристав и объявил, что их ждёт хан.
— То добрый знак, что нас не задерживают, — сказал Зотов.
— Погоди, Никита, сглазишь, — отвечал Тяпкин. И как в воду смотрел.
До ханского дворца было недалече, где-то около пяти вёрст, но когда они явились на подворье, пристав объявил им:
— Прежде чем идти к хану, вы должны представиться ближнему человеку его, Ахмет-аге.
— Не бывши у ханова величества, — отвечал Тяпкин, — и не вручивши ему грамоту великого государя, мы по другим дворам волочиться не станем. Нам — послам царского величества — сие не пригоже.
— Если вы так станете с нами говорить, — вскричал пристав, — то грамоту мы у вас отнимем силой.
И хотя пристав при этом выпучивал глаза, стараясь напугать послов, на Тяпкина это мало действовало.
— Ты зенками-то не крути, — осадил он пристава. — Грамоту государеву нам велено вручать ханскому величеству, а не тебе. А пока где головы наши будут, там и грамота. Лишь убив нас, сможешь взять. А грозы твоей мы не боимся, потому как мы государевы люди и за нами войско царское.
Пристав посовещался с другими татарами и наконец сказал вполне миролюбиво:
— Ну хорошо, пусть один останется с грамотой на подворье, а другой сходит к Ахмет-аге повидаться, дабы обиды ему не было.
— Ну? — переглянулись Тяпкин с Зотовым. — Кому идти?
— Пойду я, — решительно сказал Тяпкин. — Я знаю, как с басурманами говорить надо.
Ахмет-ага в шёлковом золотисто-жёлтом халате сидел на ковре, опираясь на вышитые золотом подушки. Встретил посла высокомерной ухмылкой. Однако Тяпкин и вида не подал, что уязвлён этим.
— Здравствуй, Ахмет-ага! — приветствовал он татарина.
— Здравствуй, господин Тяпкин, — отвечал тот и, кивнув на ковёр, пригласил: — Иди, садись около.
Тяпкин нагнулся, скинул сапоги у порога и босиком прошёл на ковёр, присел по-татарски, поджав ноги. Сделал это быстро и легко, словно век этим занимался: знай наших.
— Почему ты и твои люди ослушались ханской воли? — спросил Ахмет-ага.
— Как мы могли ослушаться, если не слышали её?
— Но пристав тебе говорил, чтобы до хана ты пришёл ко мне.
— Пристав — не хан, Ахмет-ага. Он кричит, как простой пастух, так ханскую волю не выражают.
— У нас исстари ведётся, что все посланники, прежде чем идти к хану, бывают у ближних людей. Или ты считаешь, что прежде честнее вас посланников не было?
— Мы с прежними посланниками честью не считаемся. Если у вас прежде так и водилось, как ты говоришь, то мы вашего указа не принимаем, мы прежде всего исполняем государевы дела. Я во многих странах перебывал, Ахмет-ага, у многих великих государей, и нигде не повелось ближним людям от послов грамоты мимо государя принимать. Нигде.
— Но у нас свой обычай, господин Тяпкин.
— Плохой. Грубый обычай, Ахмет-ага. Он унижает ханское величество. А этого как раз ближние люди и не должны допускать.
Ахмет-ага понял, что этого Тяпкина трудно переспорить, сказал примирительно:
— Ну ладно, ладно. Ну вот ты пришёл ко мне, ну не съел я тебя, ну не убыло от тебя.
— Не убыло, Ахмет-ага. Напротив, мне приятно было с тобой познакомиться, — проговорил Тяпкин вполне дежурную дипломатическую любезность, хотя какая уж там «приятность» беседовать со спесивым басурманом.
— Вот теперь ступай к своим спутникам. И готовьтесь. Вас ждёт торжественная встреча у хана.
