Вернулась Шейт, за ней следовал молодой человек. Он почтительно склонил голову и мягким голосом произнес:
— Да осчастливят боги ваш день, моя госпожа.
Радопис отложила лиру в сторону и посмотрела на него сквозь свои длинные ресницы. Он был среднего роста, строен, со смуглым лицом, наделенным красивыми чертами, и удивительно большими глазами, в которых светились искренность и наивность. Радопис поразил его юный возраст и искренний взгляд глаз. Она засомневалась, сможет ли он действительно завершить работу великого скульптора Хенфера. Однако Радопис была рада видеть его, и набежавшая на нее чуть раньше волна раздражения схлынула.
— Ты тот ученик, которого художник Хенфер выбрал украсить летний павильон? — спросила она его.
— Да, моя госпожа, — ответил юноша с заметным смущением. Он смотрел то на лицо Радопис, то на пол балкона.
— Это замечательно. Как тебя зовут?
— Бенамун. Бенамун бен Бесар.
— Бенамун. И сколько тебе лет, Бенамун? Ты мне кажешься очень юным.
Гость покраснел и ответил:
— В следующем мисре[5] мне исполнится восемнадцать.
— Очевидно, ты себе прибавил несколько лет.
— Нет, моя госпожа. Я сказал правду.
— Какой же ты ребенок, Бенамун.
В больших медового цвета глазах Бенамуна появилась тревога, будто он испугался, что она может отказать ему из-за его юного возраста. Радопис догадалась, что его тревожит, и, улыбнувшись, сказала:
— Не беспокойся. Мне известно, что дар скульптора заключен не в его возрасте, а в руках.
— Мой учитель, великий художник Хенфер, воочию убедился в моих способностях, — радостно заявил он.
— Ты раньше выполнял серьезные заказы?
— Да, моя госпожа. Я украшал одну сторону летнего павильона во дворце господина Ани, губернатора острова Биге.
— Бенамун, ты не ребенок, а чудо.
Гость покраснел, а его глаза загорелись от восторга. Он был вне себя от радости. Радопис позвала Шейт и велела ей проводить Бенамуна в летний павильон. Юноша немного помедлил, прежде чем следовать за рабыней, и сказал:
— Каждый день вы должны найти для меня время в тот час, когда пожелаете.
— Я привыкла к подобным обязанностям. Ты изобразишь меня в полный рост?
— Или наполовину. Может, я просто изображу ваше лицо. Все будет зависеть от общего замысла.
Он поклонился и вышел следом за Шейт. Радопис вспомнила скульптора и задумалась над иронией судьбы: могло ли Хенферу прийти в голову, что дворец, в котором он просил принять своего ученика, для него самого отныне закрыт навеки?
Ей стало приятно от впечатления, которое на нее произвел только что вышедший молодой человек, ибо тот, видимо, разбудил в ее сердце новые чувства, которые до сих пор оставались ей неведомы. Это были материнские чувства, так как сострадание тут же блеснуло в ее глазах, волшебного очарования коих не избежал ни один мужчина. Она искренне молила Сотис, чтобы та оберегала доверчивую искренность юноши и избавила его от страданий и отчаяния.
Следующим утром Радопис, как обещала, пошла в садовый павильон. Она застала Бенамуна, когда тот сидел за столом. Он развернул лист папируса и рисовал на нем разные формы и картинки, не замечая ничего вокруг себя. Почувствовав ее присутствие, он отложил перо, встал и поклонился ей. Радопис поздоровалась с ним и сказала:
— Этот утренний час я подарю тебе, ибо в моем бесконечно долгом дне лишь он свободен.
— Благодарю, моя госпожа, — ответил юноша робким и тихим голосом. — Сегодня мы не начнем. Я все еще работаю над главной идеей замысла.
— Однако ты ввел меня в заблуждение, молодой человек.
— Боже упаси, моя госпожа. Но у меня родилась прекрасная мысль.
Она посмотрела в его большие ясные глаза и с едва уловимой насмешкой в голосе спросила:
— Ты хочешь сказать, что в этой юной голове могут появиться чудесные мысли?
Он покраснел и, смущенно указав на правую стену, сказал:
— Я заполню это пространство, изобразив на нем ваше лицо и шею.
— Какой ужас. Боюсь, оно выйдет страшным и некрасивым.
— Оно выйдет столь же прекрасным, каковым оно есть сейчас.
Юноша произнес эти слова с искренним простодушием, и она пристально взглянула на него. Он тут же смутился. Радопис пожалела его, отвела глаза, и в поле ее зрения оказался пруд, расположенный за восточной дверью. Какой же это ранимый юноша, словно непорочная девственница. Присутствие юноши вызывало в ее сердце нежность и умиление. Она взглянула на него и увидела, что юноша склонился над папирусом, но он не полностью погрузился в свою работу, ибо румянец смущения еще не сошел с его лица. Может, ей оставить его и заняться своими делами? Но Радопис испытывала желание поговорить с ним, и она уступила ему.
