Инстинкт подсказал ей спрятаться за дерево, откуда она тайком продолжала наблюдать за ним не без удивления и тревоги. Радопис видела, как он встает, будто закончил молиться, и краем рукава вытирает глаза. Ее сердце дрогнуло, она на мгновение застыла на месте посреди мертвой тишины. Время от времени слышалось, как кричат и хлопают крыльями утки, плавая в воде. Радопис обернулась и бросилась к своему дворцу.
Радопис надеялась, что этого не случится, однако она ошиблась. О вероятности такого поворота она догадывалась всякий раз, когда Бенамун честными глазами смотрел на нее, но ей не удалось предотвратить беду. Следует ли ей отослать его как можно дальше от себя? Следует ли ей захлопнуть перед ним дверь дворца под любым предлогом, какой ей вздумается использовать против него? Но Радопис боялась, что может причинить мучительную боль его хрупкой душе. Она не знала, как поступить.
Однако необходимость трудного выбора терзала Радопис недолго. Ничто в безграничной вселенной не могло завладеть ее умом дольше мига, ибо все ее чувства и переживания стали добычей любви, трофеями в руках алчного и нетерпеливого возлюбленного, страсть которого к ней не знала границ. Фараон устремлялся во дворец ее грез, отверг собственный дворец и окружение, не испытывая ни малейшего сожаления. Вместе они уходили от всего сущего, искали пристанища в собственных душах, переполненных любовью, отдавались волшебству и очарованию взаимных страстей, которые пожирали их своим огнем, видели покои, сад и птиц сквозь пелену великого чуда, именуемого любовью. В эти дни Радопис больше всего волновало, что утром, после того как фараон попрощается с ней, она может забыть спросить его, разжигают ли его страсть ее глаза или губы. Что же касается фараона, то он, возвращаясь в свой дворец, вспоминал, что не целовал ее правую ногу с такой страстью, как левую, и сожаление по этому поводу вполне могло побудить его спешно вернуться и стереть из своей памяти эту весьма незначительную причину озабоченности.
Дни не походили друг на друга.
Время, одарившее одних счастьем и радостью, оставило печать уныния на лице Хнумхотепа, первого министра и верховного жреца. Он сидел в доме правительства, следил за событиями безрадостным взором, с тяжелым сердцем внимал тому, о чем говорят. Затем он решил уповать на терпение, насколько его хватит.
Указ фараона изъять храмовые владения причинил ему невыразимую боль и воздвиг ряд психологических барьеров на пути действенного управления царством, ибо множество жрецов встретили извещение в этой связи с тревогой и недовольством, большинство из них немедленно стали писать петиции и прошения и отправляли их первому министру и распорядителю двора фараона.
Хнумхотеп заметил, что фараон не уделяет ему и десятую часть того времени, какое находил для него раньше, а теперь ему и вовсе редко представлялся случай встретиться с ним, дабы обсудить дела царства. Повсюду ходили слухи, что фараон влюбился в куртизанку из белого дворца на острове Биге и проводит ночи в ее обществе. Более того, множество искусных мастеров направлялись в ее дворец вместе с партиями рабов, везших роскошную мебель и драгоценные камни. Важные чиновники шептались, что дворец Радопис становится местом средоточия золота, серебра и жемчуга, а его колонны свидетельствуют о бурной любовной связи, стоящей Египту несметных богатств.
У Хнумхотепа была умная голова, он отличался проницательностью, но его терпение иссякало, и он не мог больше оставаться безучастным. Первый министр долго и основательно размышлял о сложившемся положении и решил сделать все возможное, чтобы изменить направление событий. Он отослал посыльного к распорядителю двора фараона Софхатепу, любезно прося того встретиться с ним в доме правительства. Распорядитель тут же выполнил его просьбу. Первый министр пожал ему руку и сказал:
— Благодарю вас, почтенный Софхатеп, за то, что вы откликнулись на мою просьбу.
Распорядитель двора фараона склонил голову и ответил:
— Я без промедления выполняю священный долг, обязывающий меня служить повелителю.
