* * *
На первом этаже жила любопытная супружеская пара. Жена, тётя Юля, обладала какой-то невероятно уютной полнотой, которая, как ни удивительно, не мешала ей быть очень пластичной, быстрой и сноровистой в движениях и во всём, что бы она ни делала. Тётя Юля работала кондитером в нашем оперном театре вместе со старшим кондитером, который и обучил её этому сладкому ремеслу. Звали его Самсон. Он иногда приходил к ним, чем вызывал неудовольствие её мужа, дяди Вагана. Работа кондитеров заключалась не только в выпечке пирожных, что происходило прямо на кухне оперного театра. Вечерами, когда шёл спектакль, они поочередно продавали зрителям в антракте результаты своего труда. Как правило, народ сметал вкуснейшую выпечку, но порой кое-что оставалось, и тогда тётя Юля приносила домой свежие, ароматные пирожные. Мы, соседи, с радостью раскупали все. Уверена, таких «наполеонов» ни в одной кондитерской не было и нет! Даже названия пирожных были необыкновенными: привычные эклеры у тети Юли назывались «шу», миндальные — «краковскими».
Полной противоположностью своей жене был Ваган, тощий, жилистый, со впалыми щеками, много старше её. Когда-то он шил на заказ великолепную обувь, пользовался популярностью среди модниц, но уже давно отошёл от дел и теперь только принимал в починку старые башмаки. Над каждой парой он работал невероятно тщательно, скрупулёзно, пользуясь деревянными гвоздиками, похожими на патефонные иглы. Он держал их во рту и методично забивал, четко соблюдая одинаковый, выверенный интервал между ними. Мне доставляло удовольствие следить за его работой: это было не просто зрелище, а гимн умелым рукам. Прежде чем прибить набойку, он долго вымачивал кусок кожи в воде, потом так же долго и терпеливо стучал по ней молотком, словно готовил отбивную. К нему шли жители не только нашей улицы, но и всего района. Работал он добросовестно и брал недорого. Во время войны, когда народ изрядно поизносился, Вагану приносили не туфли, а форменные развалюхи. Он долго крутил обувь, осматривая её, как врач, со всех сторон, потом сердито спрашивал у владельца:
— Это што-пшто? — Клиент смущался, что-то просительным тоном виновато лепетал, а Ваган, бросив ботинок себе за спину, прямо на пол, изрекал: — Сегодня готово не будет! Завтра готово будет!
Счастливый посетитель, не веря своим ушам, заверял, что согласен ждать и дольше, лишь бы вернуть к жизни старые туфли.
— Я сказал завтра — значит завтра! — ворчливо возражал Ваган и продолжал работать над предыдущей парой, ухитряясь при этом курить папиросу и читать свежую газету. Он всегда выписывал две газеты: одну на русском языке, другую — на армянском, пристально следил за политическими новостями и не упускал случая поделиться почерпнутыми сведениями с любым соседом. Его протесты против визитов Самсона тётя Юля громогласно пресекала:
— А пирожные его кушать любишь?
Ворота в наш двор то и дело приоткрывались, очередной клиент, просунув голову, громко спрашивал: «Ваган дома?» — и, если ему отвечали утвердительно, входил. Обычно Ваган сидел на балконе или в глубине двора, когда позволяла погода. Этот вопрос, «Ваган дома?», звучал так часто, что однажды маленький мальчик, услышав по радио арию Ленского, начинающуюся словами: «В вашем доме, в вашем доме…», бросился к своей маме, крича с восторгом первооткрывателя:
— Мама, мама! По радио поют: «Ваган дома, Ваган дома!»
В нашем дворе периодически появлялись нищие, привлекая внимание свободных от дел соседей. Они не просто нищие в привычном смысле этого слова, они ничего не просят — они «выступают», как сказал однажды дядя Ясон. Это, впрочем, не означает, что вознаграждения не последует. У каждого из них свой репертуар, своя изюминка, свой коронный номер. Вот прелестная стройная молодая женщина с красивым высоким голосом пронзительно поёт грустные песни, романсы, арии из опер. Говорят, она училась в консерватории, но сошла с ума и теперь ходит по дворам и поёт. На ней всегда длинное пальто, которое женщина перед уходом на мгновение распахивает — она совершенно голая! — и тут же туго запахивается. Всё происходит в какие-то доли секунды, так что кажется, будто нам это почудилось.
