Когда Петя ушёл на войну, дядя Ясон сник, словно мгновенно состарился, да и пиров с «органом» никто уже не устраивал. В феврале 1942 года на Петю пришла похоронка. В «Книге вечной памяти», которую Грузия издала одной из первых (если не первая) в Союзе (издательство ЦК КП Грузии, Тбилиси, 1985), наш Пётр Ясонович Мириманов, рядовой, записан на 271-й странице. А на 303-й странице сказано, что рядовой Осипов Александр Сергеевич пропал без вести в мае 1942 года. Это папин голосистый младший брат, до того прошедший невредимым Халхин-Гол и сгинувший в Керчи. Моя бедная бабушка до конца своих дней верила, что Саша жив и остался где-то в чужой стране, но придёт время, он вернётся и будет по-прежнему петь.
Он не вернулся, а у моего сына Саши в семнадцать лет прорезался, как говорили специалисты, уникальный буффонный моцартовский бас с изумительным нижним фа…
«…Пришли за мной. Я надел свежую, пахнущую домом чистую сорочку и отдал себя в распоряжение вахтёра.
Айвазов был подчёркнуто любезен.
— О, какой ты нарядный сегодня! А ты знаешь, что я помог Любе сделать тебе эту передачу, я добился разрешения на это. Хотя ты ведёшь себя скверно, но я не мог отказать Любе. Она так просила, притом ведь сегодня Майя именинница.
Чего он хочет от меня, почему терзает душу?
— У нас сейчас такая адская работа, что работаем двадцать четыре часа в сутки и не успеваем. Всё на свете позабыли, и именины, и все семейные праздники. Хорошо, что я не женат, а то жена послала бы меня ко всем чертям.
Я молчал.
— Хочешь, при тебе позвоню к вам домой, передам Любе привет от тебя и поздравления Майке? Я не могу тебе позволить самому говорить, понимаешь? Ты лучше меня знаешь, что это нельзя. Но поговорить при тебе я могу. Хочешь? — и потянулся к телефону.
— Не хочу, не надо, прошу тебя.
— Ну, раз ты не хочешь, не будем говорить. Всё это пустое, сам знаешь, что не для праздного разговора я тебя вызвал. Вот твой протокол допроса, подпиши и иди спокойно спать. Я даже согласен поужинать здесь с тобой вместе и отметить день рождения Майки. Подпиши, и дело с концом.
— Нет, я этого не сделаю никогда. Если хочешь, чтобы я давал показания, то порви это к чёрту, возьми бумагу, поставь мне вопросы и точно запиши мои ответы, как это полагается правилами следствия.
Айвазов засмеялся.
— Нет, ты совсем ненормальный. Пойми же, правила, о которых ты говоришь, перешли в область предания. Мы уже забыли о них. Теперь у нас другие правила. Много не разговаривай, возьми и подпиши.
— Нет, не совершу я подлости ни по отношению к себе, ни по отношению к другим. Это моё последнее слово.
— Последнее слово будет потом. А теперь в последний раз предлагаю подписать твой протокол допроса.
— Я сказал, что подписывать ложь не буду. Сказал и ещё раз повторяю, что это моё последнее слово.
— Ну что ж, пеняй на себя. Я этого не хотел. Если Бог есть, то он свидетель, что я этого не хотел. По многим, многим причинам не хотел я этого, но если ты настаиваешь… — И приказал сидящему на диване практиканту: — Позови ребят.
Тот пошёл выполнять приказание.
Айвазов умолк. Молчал и я.
— Ты поступаешь очень неблагоразумно, Сурен. Плохо будет, имей в виду, плохо будет. Я очень не хотел этого…
Я молчал.
— Бригада будет через несколько минут, — доложил практикант.
Айвазов собрал со стола бумаги, запер их в ящик. На столе оставил только мой „протокол“.
— Ну, я пошёл, бригада свою задачу знает. — И, обратившись ко мне, добавил: — Я оставлю на столе протокол допроса. Как только захочешь подписать — скажешь.
Он ушёл.
„Бригада“ пришла. Их было пять человек. Первым вошёл Яков Копецкий, старый работник НКВД, мы хорошо знали друг друга. Высокого роста, здоровый, очень нервный человек, его называли „Яша-псих“. За ним вошёл Иван Айвазов, младший брат Айвазова. Он тоже несколько лет работал в органах и хорошо знал меня. Третьим был младший работник особого отдела, верзила с большими чёрными глазами, длинными усами. У него почти не было лба, чуть ли не сразу над бровями начиналась густая чёрная шевелюра. Последние двое были практикантами межкраевой школы. Один из них держал ведро с „инструментами“, как они говорили».
