Когда мы шествовали по партизанскому району, мы стали получать и «горячую пищу»: в деревнях нам давали картошку, в лесу, на полянке раскладывали костер и пекли ее.
В пути я продолжала упрашивать Цилю спасти мою маму.
И вот мы у цели. Налибокская пуща представляла собой огромный лесной массив, раскинувшийся на сотни километров. Когда мы уже подходили к расположению отряда Зорина, вдруг откуда-то появились вооруженные люди — несколько мужчин и женщина. Он поздоровались с Цилей, нашими проводниками и подошли к нам. Оказалось, что это была наружная охрана, сидевшая в засаде.
Придя в отряд, первое, что мы увидели — это была небольшая поляна среди густого леса. Вокруг и поодаль — шалаши и землянки; по территории ходили вооруженные дневальные. Один из них подошел к нашей группе, старший проводник сказал кто мы, и дневальный доложил командиру отряда о нашем прибытии. Мы расселись тут же на поляне. Нас окружили «зоринцы» и, как только узнали, что мы из минского гетто, стали расспрашивать обо всем. У многих там остались родные. Меня многие узнали, потому что были знакомы с моей мамой.
В это время в сопровождении дневального из землянки вышел Зорин и с ним еще один мужчина, как оказалось, начальник штаба.
Зорин был одет в военную форму, но без знаков военного звания. Он был высокий, красивый, с усами — настоящий партизанский командир, очень похожий на Чапаева из одноименного кинофильма. Начальник штаба был одет, как обычный партизан, на голове пилотка со звездочкой.
Они поздоровались с нами. Зорин подошел к Циле, обнял ее и сказал одно слово: «молодчина». Спросил, когда она пойдет к себе в бригаду, она ответила, что сразу же уходит. Зорин сказал, что ее проводят. До бригады было недалеко.
Я достала карандаш и бумагу, написала маме записку. «Это твой последний шанс вырваться из гетто. Если ты не уйдешь с Цилей, я о тебе никогда не вспомню». Может быть это было жестоко так писать, но я ведь знала свою маму, ее надо было «подтолкнуть». Я отдала записку Циле.
Циля попрощалась со всеми. Когда мы поблагодарили ее за спасение, она сказала: «Будьте все живы, здоровы!»
Отряд Зорина располагался в двух местах: одна часть была там, где находился сам командир, вторая в 10 километрах от первой.
В первой части начальник штаба оставил меня и двух мужчин. Остальные, в том числе Зяма, Лида и Тана, отправились в другую часть отряда.
Когда я прощалась с Зямой, которому была обязана своей жизнью, он сказал слова, запомнившиеся мне на всю жизнь: «Если будем живы, встретимся». Будто он предчувствовал, что больше никогда не встретимся.
Сентябрь месяц был уже на исходе, а от Цили не было никаких вестей.
И вот 12-го октября, когда я еще не отстояла на посту внутренней охраны положенное время, командир роты привел мне замену и сказал, что пришла моя мама.
Я побежала и увидела маму, стоявшую у землянки Зорина с двумя девушками. Вокруг собрались партизаны — ведь многие знали мою маму. Мама со мной поздоровалась без всяких эмоций, будто мы расставались на какое-то время по незначительному поводу.
В начале октября, за две недели до полного уничтожения Минского гетто, Циля выполнила свое обещание, спасла мою маму и еще двух девушек.
Прошло время, и я вошла в состав отряда имени Буденного партизанской бригады имени Пономаренко, действовавшей на территории все той же Налибокской пущи, участвовала в подрыве железных дорог.
Особенно запомнились последние недели и дни перед наступлением советских войск в Белоруссии в 1944 году и освобождением республики от гитлеровских оккупантов.
Обычно для подрыва железнодорожных составов врага партизаны выходили небольшими группами. С началом стратегической операции советских войск, получившей наименование «Багратион», партизаны изменили тактику уничтожения вражеских эшелонов с живой силой и техникой, шедших на фронт.
На подрыв железнодорожных путей выходили не отдельными группами, а всей партизанской бригадой. Разбирали и уничтожали пути на десятках километров. Как только гитлеровцы заканчивали восстановление разрушенного нами участка железнодорожного полотна, партизаны подрывали другие многокилометровые прогоны.
