А нет ли чего-то более фундаментального, чем системы производства, по крайней мере, для классификации и периодизации конкретно-исторического развития в целом? Чего-то, что снимает противоречие, несоответствие между помещением в один исторический ряд двух доиндустриальных («докапиталистических») и индустриального обществ, а в другой – только одного доиндустриального («докапиталистического») и наличием стадиальной лестницы, где эти ряды оказываются не историческими альтернативами, а логическими ступеньками? Противоречия между, выражаясь марксистским языком, наличием одной формации (социальное время) в нескольких цивилизационных вариантах в афро-азиатском мире и одной цивилизации (социальное пространство) в нескольких формационных (т.е. стадиальных вариантах) в Европе?
Убежден в наличии положительного ответа на этот вопрос[12]. Более того, возможность такого ответа заложена в работах Крылова, точнее, в его методе; а вот его система такого рода ответ, как минимум, сильно затрудняла. Он требовал перестройки системы, ее расширения и одновременно превращения в элемент более широкой теории – исторического субъекта и качественно различных потоков исторического развития и социальных систем, к чему марксистско-универсалистский ум Крылова не был готов.
Кроме того, это – на первый взгляд (но только на первый!) – грозило утратой внешней стройности, законченности, что, по-видимому, если и не пугало, то настораживало Крылова. Все это, однако, не отменяет и не подрывает базовых положений, методологических принципов теории Крылова.
Проблема соотношения общества и личности интересовала В.Крылова не только в контексте «докапиталистических» обществ или вообще в том или ином конкретном типе общества, но как общетеоретическая или социоантропологическая проблема. Будь то исследование общества или исследование личности, писал В.Крылов, «в обоих случаях объектом исследования будет не что иное, как одна и та же система общественных связей между индивидами. Разница состоит лишь в том, что в первом случае этот комплекс отношений исследуется с точки зрения множества индивидов, а во втором – под углом зрения единичного индивида»[13].
Повторю: в настоящей статье не ставится задача всестороннего критического анализа и оценки творчества В.В.Крылова, для этого потребовалось бы написать книгу. Однако необходимо отметить, что В.В.Крылов не всегда проводил четкое различие между «личностью» и «социальным индивидом», понимая под личностью скорее социального индивида. У этого отождествления вполне понятные причины, поскольку, во-первых, оно имеет прочные корни в марксистской традиции, где личность рассматривается исключительно как совокупность общественных отношений; во-вторых, сама официальная практика социальных отношений советского общества была ориентирована на развитие в большей степени не столько личностей, сколько социальных индивидов, т.е. микровариантов, уменьшенных единично-субъективных форм господствующей совокупности социальных отношений.
Подход В.В.Крылова к анализу личности отражает трагический парадокс целого поколения советских интеллектуалов, которые, став личностями вопреки логике бытия советской системы, продолжали концептуализировать и воспринимать личность (и самих себя в этом качестве) скорее как социального индивида, т.е. в соответствии с логикой познания, характерной для советской системы. Иными словами, перед нами пример неполной эмансипации личности в условиях практики советской системы и по отношению к ней. И дело здесь не только в поколенческих характеристиках и особенностях, но также и в специфике той идейно-интеллектуальной системы, в рамках которой работает человек, в ограничениях, налагаемых этой системой.
Марксизм – при многих его плюсах и достижениях – не ориентирован на анализ личности, сводит ее к «субъективному слепку» с «объективных общественных отношений», к их микроварианту, отчего и получается, что в марксизме разница между обществом и личностью оказывается преимущественно количественной, конфликт между ними оказывается обусловленным преимущественно количественным различием содержания (личность – уже, чем общество), а человек, как особое существо, лишается внутренней тайны, становится благодатным объектом для манипуляции со стороны тех, кто контролирует «совокупность общественных отношений». При этом, однако, то, что в советской (и вообще марксистской) практике и «идеологии» (
