Она выпила за ужином алкогольный коктейль, и, похоже, он возымел действие. Мама почти никогда не говорила о Корее.
— Как их зовут? — спросил Парк.
Мама мягко опустила руки на колени.
— В большой семье, — сказала она, — всё… все растут очень тонкими. Тонкими как бумага, понимаешь? — Она сделала жест, словно разрывала что-то. — Понимаешь?
Возможно, два коктейля.
— Не уверен, — ответил Парк.
— Всем чего-то не хватает, — сказала она. — Никто не получает то, что ему нужно. Ты всегда голоден, голод живет у тебя в голове. — Она постучала себя по лбу. — Понимаешь?
Парк не знал, что сказать.
— Нет, ты не понимаешь. — Мама покачала головой. — Да я и не хочу, чтобы ты понимал это. Прости.
— Не извиняйся.
— Мне жаль, что я так приветила твою Элеанору.
— Мам, все в порядке. Ты не виновата.
— Кажется, я неправильно сказала…
— Все в порядке, Минди, — сказал отец, вырастая в дверях. — Пойдем в постель, милая. — Он подошел к кровати и помог маме подняться, обняв ее. — Твоя мама просто хочет, чтобы ты был счастлив, — сказал он Парку. — Не ссы, все будет нормально.
Мама нахмурилась, словно не была уверена, не сказал ли отец нехорошее слово.
Парк дождался, пока в комнате родителей не умолкнет телевизор. Потом подождал еще полчаса. А потом схватил пальто и выскользнул через заднюю дверь в дальней части дома.
Он бежал до самого конца аллеи.
Элеанора была так близко.
Машина ее отчима стояла на подъездной дорожке. Может, оно и к лучшему. Парку не хотелось бы, чтобы отчим приехал домой, когда он стоит тут, у дверей. Дом был темным. И собаки нигде не видно.
Он поднялся по ступеням так тихо, как только мог.
Парк знал, где комната Элеаноры. Она рассказывала ему, что спит у окна и что ее постель — на втором ярусе кровати. Он встал сбоку от окна — так, чтобы не отбрасывать тени. Парк намеревался осторожно постучать и, если кто-то другой, а не Элеанора выглянет наружу, — бежать без оглядки.
Парк постучал в стекло. Ничего не случилось. Занавеска — или простыня, или что там это было — не шевельнулась.
Возможно, она спит. Он постучал чуть громче и приготовился бежать. Край простыни отодвинулся на волосок, но Парк не видел, что творится внутри.
Бежать?.. Спрятаться?..
Он вышел и встал перед окном. Простыня отодвинулась. Парк увидел лицо Элеаноры. Она выглядела испуганной.
— Уходи, — прошептала она.
Парк покачал головой.
— Уходи, — снова прошептала Элеанора и кивнула в сторону улицы. — Возле школы, — произнесла она. По крайней мере, Парку почудилось, что она сказала именно это.
Он побежал прочь.
Элеанора
Все, о чем могла думать Элеанора: если кто-то пытается вломиться через окно, как она сбежит или позвонит в 911?
Вряд ли полиция приедет сюда после того случая. Но, по крайней мере, можно разбудить этого урода Гила.
Меньше всего она ожидала увидеть Парка.
Ее сердце прыгнуло к нему прежде, чем она успела осознать, что происходит. Парк угробит их обоих! В ее воображении уже грохотали выстрелы.
Он пропал из виду, и Элеанора сползла с кровати — точь-в-точь как дурацкий кот. В темноте надела лифчик и ботинки. Она спала в огромной растянутой футболке и старых пижамных штанах отца. Пальто висело в гостиной, так что Элеанора натянула свитер.
Мэйси уснула перед телевизором, поэтому перелезть через кровать и выбраться в окно не составило труда.
На сей раз он вышвырнет меня из дома навеки, думала Элеанора. Это будет лучшее Рождество в его жизни.
Парк ждал на ступеньках школы. Там, где они сидели, читая «Хранителей». Увидев Элеанору, он вскочил и побежал к ней. Действительно побежал. В буквальном смысле.
Подбежал. Взял ее лицо в ладони. И стал целовать, прежде чем она успела сказать «нет». И Элеанора целовала его в ответ, прежде чем успела напомнить себе, что больше не собиралась ни с кем целоваться. И уж точно не с ним. Потому что — каким же ничтожеством надо быть, чтобы так себя вести.
Она плакала, и Парк тоже. Элеанора положила ладони на его щеки. Они были мокрыми.
И теплыми. Каким же он был теплым!
Она откинула голову назад и целовала его как никогда прежде. Так, словно больше не боялась сделать это неправильно.
