— Пап…
— У меня есть идея, — сказал отец, откладывая журнал. — Твое наказание закончится, как только ты научишься водить механику. Тогда заодно и покатаешь свою девушку.
— Какую еще девушку? — спросила мама. Она вошла в дом, неся покупки. Парк встал, чтобы помочь ей, а отец одарил долгим приветственным поцелуем.
— Я сказал Парку, что освобожу его от наказания, если он научится водить.
— Я умею водить! — крикнул Парк с кухни.
— Уметь водить автомат — все равно что выполнять женский норматив по отжиманиям, — заявил отец.
— Никакой девушки! — сказала мама. — Ты наказан.
— Но как долго? — спросил Парк, возвращаясь в гостиную. Родители сидели на диване. — Вы не можете наказать меня навсегда.
— Разумеется, можем, — сказал отец.
— Почему? — спросил Парк.
Мама выглядела рассерженной.
— Ты будешь наказан, пока не перестанешь думать об этой неблагополучной девушке.
Парк и его отец разом обернулись и уставились на нее.
— Какой неблагополучной девушке? — спросил Парк.
— Большой Рыжухе? — спросил отец.
— Она мне не нравится! — решительно заявила мама. — Она приходит в мой дом и плачет тут. Очень странная девушка. А потом я узнаю, что ты бьешь друзей ногами, из школы звонят, лицо разбито… И все, все кругом говорят мне, что это очень проблемная семья. Просто очень. Я такого не хочу.
Парк сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Внутри него вырастала и ширилась горячая волна, стремясь хлынуть наружу.
— Минди… — Отец сделал Парку предупреждающий жест: «погоди минутку».
— Нет, — ответила мама. — Никаких странных белых девушек в моем доме.
— Не знаю, заметила ли ты, но странная белая девушка — это все, о чем я вообще могу думать! — Парк повысил голос, насколько мог себе позволить. Хотя ярость бурлила в нем, он не смел закричать на маму.
— Есть другие девушки, — ответила она. — Хорошие девушки.
— Она хорошая! Ты даже не познакомилась с ней толком!
Отец уже стоял на ногах, подталкивая Парка к двери.
— Выйди, — сказал он строго. — Иди поиграй в баскетбол или еще что.
— Хорошие девушки не одеваются как мальчики, — заявила мама.
— Иди-иди, — повторил отец.
Парку не хотелось играть в баскетбол, и на улице было слишком холодно без пальто. Несколько минут он постоял перед дверью, потом отправился к дому бабушки и деда. Постучался — и открыл дверь. Они никогда ее не запирали.
Оба были на кухне, смотрели «Семейную вражду».[74] Бабушка готовила польские колбаски.
— Парк! — воскликнула она. — Я как знала, что ты придешь. Пожарила побольше картошки.
— А я думал, ты наказан, — сказал дед.
— Тише, Гарольд. Мы-то не будем наказывать собственного внука. Ты хорошо себя чувствуешь, милый? Как-то ты раскраснелся.
— Да просто холодно, — сказал Парк.
— Останешься на ужин?
— Да, — сказал он.
После ужина смотрели «Мэтлока».[75] Бабушка вязала крючком. Готовила подарок для новорожденного — вязаное одеяльце. Парк уставился в телевизор, но не воспринимал происходящее на экране.
Стена за телевизором была увешана фотографиями в рамках — десять на восемь. Фото его отца, и старшего брата отца, погибшего во Вьетнаме, и фотографии Парка и Джоша за каждый школьный год. Была фотография чуть поменьше: родители в день своей свадьбы. Отец в парадной военной форме, мама — в розовой мини-юбке. Кто-то написал в углу: «Сеул, 1970». Отцу было тогда двадцать три. Маме — восемнадцать. Всего на два года больше, чем сейчас Парку.
Все думали, что она, вероятно, беременна — как рассказывал отец. Но это было не так. «Почти что беременна, — говорил отец, — но дело в другом. Мы просто были влюблены».
Парк не ждал, что Элеанора прямо сразу понравится маме. Но и такого резкого отпора не ожидал. Мама была безукоризненно любезна со всеми. «Твоя мама — ангел», — постоянно говорила бабушка. Да все всегда это говорили.
Бабушка с дедушкой отправили его домой после «Блюза Хилл-стрит».[76]
Мама уже легла спать, но отец поджидал его, сидя на диване. Парк попытался проскользнуть мимо.
— Сядь, — сказал отец.
Парк повиновался.
— Ты больше не наказан.
— А почему?
— Неважно. Ты не наказан, и твоя мама очень сожалеет… ну, знаешь… Обо всем, что она сказала.
