По динамику объявили, что поезд подъезжает к Хайфе. Несколько пассажиров засобирались. Сняли с полок рюкзаки и сумки.
Маркус оторвался от окна и перевел взгляд на свои руки.
– Знаешь, что Сэлинджер принимал участие в освобождении Дахау? – отстраненно спросил он.
Вопрос сбил Эйтана с толку.
– Нет, – признался он. – Читал, конечно, что тот добровольцем ушел на фронт, но про лагерь не слышал. А почему ты спрашиваешь?
Старик откинулся на спинку сиденья.
– Да, так. Просто вдруг вспомнил.
Поезд начал сбавлять скорость. Пассажиры, которые собирались выходить, прошли в тамбур и встали у дверей.
Эйтан проводил их взглядом и задумался. В подсознании занозой засела какая-то мысль. И теперь он не мог думать ни о чем другом, кроме нее. Хотелось поддеть ее каким-нибудь хитрым крючком и вытащить наружу. В область рационального. Ощущение было таким навязчивым, что у Эйтана даже начало покалывать кончики пальцев.
Колеса заскрипели и поезд остановился. Ехавшие до Хайфы пассажиры, сошли на перрон. Остановка заняла от силы пару минут. Когда они истекли, поезд снова двинулся в путь.
За окнами пронеслись фонари скоростного шоссе. Потом замелькали старые фабричные корпуса. Какой-то заброшенный цех. Забор из железной сетки. Массивные бетонные ограждения с колючей проволокой поверху.
При взгляде на них в голове Эйтана что-то сдвинулось. Он посмотрел на Маркуса и спросил:
– Ты ведь неспроста сказал про Дахау?
Ответа не последовало.
Старик уставился в одну точку и не проронил ни слова. Эйтан проследил за его взглядом, но увидел только прикрученное над столиком объявление о том, что в вагонах поезда необходимо сохранять чистоту.
Пытаясь подтвердить свою догадку, Эйтан посмотрел на предплечье Маркуса. Кожа на нем была чистой. Никаких номеров. Или следов от сведения татуировки. Словно почувствовав его взгляд, старик произнес:
– Номера там писали на одежде.
Эйтан не знал, что ответить. Да и что тут скажешь? Любая фраза прозвучала бы фальшиво.
– Иногда я целыми днями прокручиваю в памяти лица солдат, – задумчиво пробормотал Маркус. – Тех, кто освободил лагерь. Пытаюсь вспомнить, как они выглядели. Все думаю: а что если Сэлинджер был среди них? И я даже пересекся с ним взглядом? – Старик облизал пересохшие губы. – Порой мне кажется, что так и было. Но потом проходит время, и я начинаю сомневаться. Вдруг мне только показалось? Мы ведь были так истощены, что уже почти не различали грань между сном и реальностью. – Он наклонился вперед, словно хотел проверить, не развязались ли шнурки на туфлях. – Солдаты выдали нам автоматы, чтобы каждый мог свести счеты со своими мучителями, но мало у кого остались силы, чтобы стрелять… Правда, находились и те, кто, несмотря ни на что, делал это голыми руками…
Старик все рассказывал и рассказывал. Вспоминал какие-то чудовищные детали. И чем больше он говорил, тем сильнее его голос становился похож на поминальный кадиш.
Эйтан боялся вставить слово, чтобы не спугнуть это внезапное откровение.
Теперь они ехали вдоль берега моря. Глядя на его черную поверхность, он думал о том, как этот ужас может быть правдой? Откуда у людей могло взяться такое зверство? В чем здесь ошибка?
– Пишут, что увиденное в лагере навсегда сломило Сэлинджера, – голос Маркуса вывел Эйтана из задумчивости. – Хотя кого бы это не сломило? Удивительно, как он вообще не потерял способность писать…
Поезд проехал Акко. До конца маршрута оставалось чуть меньше четверти часа.
– Как же ты выжил в этом аду? – спросил Эйтан.
Старик положил руки на трость и покачал ее из стороны в сторону.
– Я просто обманул ангела смерти, – ровным голосом ответил он.
Ответ прозвучал настолько буднично, что Эйтан тут же вспомнил предостережение Мири. Впрочем, чему здесь удивляться? В таком возрасте и обычные люди впадают в маразм, а уж после всего, что выпало на долю Маркуса…
Эйтан подумал, что, возможно, «ангел смерти» – всего лишь образ, но старик быстро развеял его предположение:
– Не помню, когда именно это случилось, – Маркус кашлянул и протер рот платком. – Просто однажды я вдруг почувствовал… Что-то едва уловимое. Легкое, как дуновенье ветра… – Он сложил платок и сунул его в карман. – А потом осознал, что могу
