— Я думаю, этого не случится.
— Почему?
— Ты ему нравишься. Он считает тебя забавным.
— Откуда ты знаешь?
— Ты и в самом деле забавный.
— Ты так считаешь?
— Да.
— И сильно забавный?
— Очень забавный.
— Очень забавный?
— Очень, очень, очень забавный.
— Ну и ну. Очень, очень, очень забавный?
— Ну, может быть, и не настолько забавный.
— Эх, — говорю я, вдруг чувствуя себя подавленным.
— Однако это забавно.
— Что именно?
— То, что тебя так волнует мнение других людей о тебе.
— Разве это не свойственно любому человеку?
— Обычно люди не показывают этого с такой очевидностью.
— Да, но ты сама сказала, что это делает меня забавным. Стало быть, в этом нет ничего плохого, так?
— Возможно.
— Что ты хочешь сказать этим «возможно»? Я полагал, что главное, что ищет девушка в парне, это хорошее чувство юмора.
— Это лишь одна сторона дела.
— Ладно, поставим вопрос иначе. Если бы ты была девушкой — в смысле, девушкой как девушкой, а не девушкой как товарищем — и не гуляла с Эдвардом…
— Я с ним и не гуляю.
— Что? С каких это пор?
— Да уже давно.
— Хорошо. Тогда я не буду задавать вопрос, который собирался.
— Почему?
— Несколько щекотливая область, я не подумал.
— Какие могут быть проблемы: все закончилось. Ты же видел — мы остались друзьями.
— Для тебя проблем нет, но не для меня.
— Я тебя не понимаю.
Я вздыхаю.
— Я хочу сказать, что если бы предположительно я спросил тебя: если бы ты была девушкой, а не моим товарищем, стала бы ты встречаться со мной, — ну, ты могла бы подумать, что я спрашиваю тебя совсем не предположительно.
— И предположительно я оказалась бы права?
Я чувствую, что у меня вспыхнули щеки, а синапсы совершенно разболтались, и это совершенно нечестно и не нужно, потому что разговор шел совсем в другую сторону. У меня просто перехватили его нить, и я потерял всякое управление.
— Относительно чего?
— Была бы я права, предположив, что ты хотел предложить мне встречаться?
— Кому — мне? С тобой? Встречаться?
Молли смотрит на меня очень спокойно и буднично. Пожалуй, подсказки от нее не дождешься.
Конечно, я знаю, какого слова она от меня ждет. Того самого, которое я хочу сказать.
Но произношу я слово:
— Нет!
И почти сразу за ним:
— Боже мой, нет!
И затем совсем самоубийственное:
— Я хочу сказать, что мне трудно представить себе что-либо более стеснительное. А тебе?
— Совершенно то же самое! — говорит Молли.
Мы одновременно вздыхаем. Затем так же одновременно тянемся к моей пачке «Консулата». Наши руки на короткое время соединяются. Мы быстро отдергиваем их обратно.
— Сначала ты, — говорит она.
— Нет, пожалуйста, сначала ты.
Мы зажигаем свои сигареты, поднимаем чашки кофе и провозглашаем кофеином и дымящимся табаком общий тост за наше решительно платоническое будущее.
* * *
Вернувшись к себе в комнату, я отчаянно мастурбирую. При этом в своих фантазиях я исправляю предыдущий сценарий и вместо «нет» говорю «да». Молли отвечает: «Тогда не будем терять время. Возьми меня! Сейчас!» Я галантно повинуюсь, и через несколько мгновений все кончено. В своей послеоргазменной печали я чувствую некоторое отвращение к себе самому из-за того, что допустил такие грязные мысли в отношении той, кого судьба даровала мне в качестве доброй подруги. Отвращение к себе еще более усиливается, когда я слышу стук в дверь (к счастью, запертую) и голос:
— Это я. Может, ты все-таки впустишь меня? — Это мой брат.
Пока я ищу какую-нибудь тряпку и скрипят пружины кровати, он бодро добавляет:
— Ты что там, дрочишь, что ли?
— Пошел к черту, — отвечаю я таким тоном, который, как мне кажется, должен выразить всю чудовищность такого предположения. Всегда радует, если тебя обвиняют в мастурбации тогда, когда ты не мастурбируешь. Но когда ты мастурбируешь, это ужасно. Особенно если вопрос задает член твоей семьи.
Как мы с братом отказываемся допустить, что наши родители когда-либо занимались сексом, так мы охотнее согласились бы есть землю, чем признаться, что украдкой онанировали. На самом деле я однажды застукал своего брата за этим делом. Точнее, мне так показалось. Меня до сих пор преследует звук этих влажных ритмичных шлепков.
