Когда Джулиан отталкивает свою почти нетронутую тарелку, заявляет, что не чувствует себя голодным, и просит официанта принести счет, «только за нас двоих, остальные, я полагаю, еще не уходят», я решаю, что нужно сказать какие-то слова.
— Все это было как-то странно.
— Странно? Что ты имеешь в виду? — спрашивает Питер.
— Весь этот вечер, в целом. По-моему, было несколько неестественно.
— Я ничего такого не заметил. А ты, Джулиан? — говорит Питер.
— По-моему, мы прекрасно провели время, — говорит Джулиан.
— Да. Только ты всем поведением показывал, как тебе было неприятно здесь.
— Интересно, а кто в этом виноват? — говорит Питер.
— Вот этого я и не могу понять. Чем мы тебя оскорбили?
Питер выражает нетерпение и вращает глазами.
— Ну так чем? Выкладывай.
— Ты слишком многого хочешь от Джулиана. Он не может все время быть в ударе. Иногда ему нужно расслабиться, — говорит Питер.
— Кто ему мешал? Ему вовсе не обязательно было приходить и обедать с нами, — говорю я.
— Это я и хочу сказать. Джулиан мог провести этот вечер с любым, с кем бы захотел. С любым. Ты думаешь, в Лондоне не найдется людей, которые захотели бы пообедать с Джулианом Трентом? Чем ты лучше других? — говорит Питер.
— Ничем. Абсолютно ничем. Его здесь даже не ждали. Его не приглашали.
— Пошли, Джулиан. Хватит с нас, — говорит Питер.
— Мы идем? — спрашивает Джулиан.
— Да, идем, — говорит Питер. — И спасибо всем за ваше очаровательное общество.
После их ухода Кейт, Дик и я смотрим друг на друга в изумлении.
— Какого черта он себя так вел? — спрашиваю я Кейт.
— Не знаю, — говорит она, — это так непохоже на него.
— Я это не скоро забуду. Просто уверен. Боюсь, что это самый скверный обед в моей жизни, — говорит Дик.
— Извини, Дик. Не самое приятное знакомство для тебя.
— Не думаю, чтобы мне хотелось повторить его еще раз, — говорит Дик.
— Я прошу прощения. Я приношу извинения от его имени. Я уверена, что он не… Я хочу сказать… — Кейт качает головой. — И что с ним могло стрястись?
Через несколько дней она сообщает мне, что нашла какое-то объяснение. Очевидно, Джулиан и Питер были под экстази.
— Конечно, это не извиняет его, но…
— Ерунда, этого не могло быть. После экстази становятся милыми и любезными.
— Прости. Я действительно очень-очень сожалею. Ты же знаешь это, — говорит Кейт.
— Да, но извиняться-то следовало не тебе, — говорю я.
— Боюсь, что Джулиан в этом отношении очень упрям. Никогда не извиняется, никогда ничего не объясняет.
И это правда.
Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедится, что председатель, генеральный секретарь и пресс-атташе ушли. Потом я шепчу, достаточно громко, чтобы было слышно на другом конце огромного стола для конференций:
— Это только мое личное ощущение? Или это была на редкость пустая и скучная трата времени, и у материала об этом столько же шансов попасть в завтрашние газеты, как у фотографии крупным планом левого яичка кого-нибудь из нас?
Некоторые из коллег-журналистов, пишущих об искусстве, надувают губы, другие понимающе улыбаются, что может подразумевать: «На самом деле здесь скрыт великолепный материал, в чем ты убедишься завтра, когда прочтешь мою газету», но скорее просто говорит: «Это пресс-конференция Совета по искусству. Чего еще можно ждать от нее?»
Я замечаю, что Джо из «Гардиан» смотрит на меня сосредоточенным взглядом.
— Или левого соска, — добавляю я, чтобы не быть обвиненным в сексизме.
Затем я слышу, как сзади меня кто-то шуршит бумагами, откашливается. Оглянувшись, я обнаруживаю, в чем проблема. Это генеральный секретарь. Очевидно, он все время был в комнате.
— Но послушайте, — говорю я протестующе, — вы и сами не можете не согласиться со мной хоть самую…
Но он уже ушел.
Я поворачиваюсь к Молли, рядом с которой всегда стараюсь сесть на таких мероприятиях. Она дольше пишет об искусстве, чем я, поэтому будет справедливо, если она поможет мне выпутаться.
— О, господи! Ты думаешь, я его огорчил?
— Странно, но людям обычно не нравится, когда говорят, что их работа — пустая трата времени.
— Не понимаю. Если бы ты сказала это мне, я бы только ответил: «Ты совершенно права, дорогая».
