Дэн спал, когда я поднялась к нему в спальню. Я снова одела на его шею крестик, и присела на кровать, вглядываясь в совершенные черты лица в неярком свете ночника. Он слегка улыбался, и я порадовалась, что снится ему нечто хорошее.
Прочитав над ним охранный заговор, я спустилась на второй этаж в кабинет.
О нет, у меня нет там офисной техники, нет строгого и модного дизайна. Ведьминский кабинет — это уставленные книгами стены, это стеллажи с мешочками трав, кореньев и прочих ингредиентов для целебных отваров.
В одном из ящичков я достала отрез черного сатина, привычным жестом описала свечой круг на ткани, и принялась в нем рисовать шестиконечную звезду.
Я делала пантаклю.
Вскоре черный сатин был испещрен символами нужных ангелов и гениев, в центре я начертала РАФАЭЛЬ, на обратной стороне — УРИЭЛЬ.
Выйдя на лоджию, я распахнула все окна, выдвинула из темного угла дубовую колоду, около нее расстелила ткань пантакли. Курица, чуя недоброе, притихла в мешке рядом.
И я, распустив волосы, встала ногами на исчерканную ткань и принялась властно читать заклятье:
— Выйду я из дверей в двери, через порог и околицу, перекрещусь, помолюсь, небу да звездам поклонюсь. Ой вы, часты звезды да месяц—млад, помогите мне, подсобите мне, ангелов разыщите. Рафаэля для вечерней зари, Уриэля для утренней, дабы пока петух не пропоет, вещий сон от меня не уйдет. Расскажите мне, ангелы небесные, кто против меня думку худую гадает, кто меня со свету сживает. Да будет так по слову моему и по делу моему.
Одним движением я отрубила курице голову и, морщась, окропила пантаклю ее кровью. Не переношу я вот этих жертвоприношений, очень долго пришлось переламывать себя, прежде чем я смогла пролить кровь своей первой курицы. Но тогда у меня выбора просто не было — человек умирал, и только это его и спасло. С тех пор полегче, но все равно — мерзко себя чувствую я в такие моменты.
Так я думала, а сама в это время запечатывала заклятье.
А потом пошла в кабинет и постелила себе на диване. Окровавленную тряпку положила под подушку.
«Главное — ни с кем не разговаривать, лечь в постель — и спать, только вот спать совсем не хочется», — озабоченно подумала я, уронила голову на подушку и мгновенно уснула.
Тонкие нити паутины теперь были плотно облеплены паутиной и от этого казались сплетенными из пушистой шерсти. А вот пауки стали крупнее. Жирные, с бело-черным узором на пузырчатых тельцах, они усеивали паутину словно адские ягоды.
И они наблюдали.
За мной.
Один особо жирный паук неторопливо спустился на пол, быстро-быстро побежал вперед, и я непроизвольно шагнула вслед за ним.
За поворотом оказалась знакомая каменная плита, и на ней лежал Женька. Я едва его узнала — и одежда, и лицо были равномерно покрыты слоем пыли.
«Женя», — беззвучно крикнула я.
Паук обернулся, как-то гадко ухмыльнулся и резво взобрался на каменную плиту. Сначала я даже не поняла, что он делает. Казалось, он просто замер на Женькином запястье, только вот брюшко его стало раздуваться, меняя цвет с серого на ярко-алое.
И я закричала, рванулась, чтобы согнать его, растоптать — но не смогла даже шевельнуться.
Паук посмотрел на меня и за спиной раздался холодный и знакомый голос: «Это мое…».
Сыто отвалившись, паук тем временем затрусил к следующей плите. Я посмотрела на нее — и обмерла: на ней лежал Дэн. Мертвый, запорошенный серой пылью, сломанный.
Паук, тяжело таща налитое брюшко, поднялся на лицо Дэна, поводил лапками по его чертам лица, словно лаская, а потом… ткнулся в губы. Словно поцеловал.
Я плакала, холодные и злые слезы градом катились по лицу, я плакала от бессилия, что ничего не могу сделать, даже поднять руку, даже произнести заклятье.
«И это мое», — раздался равнодушный и мертвый голос.
Обнаженной кожей я почувствовала осторожное прикосновение мохнатых хелицеров к моей ноге — и даже не смогла вздрогнуть от омерзения. Один паук пробежал по ступне, второй…
А потом они меня окружили, облепили, подхватили, понесли… Я чувствовала их мерзкие жесткие лапки, чувствовала, как некоторые успели приложиться и отпить моей крови.
