Галя Юревич пришла к вечеру. Я не сразу узнал ее, в пальто и в осенней шляпке, сидевшей на тяжелых волосах легковесно, как бабочка. Она вздохнула и сняла перчатки-сеточки, которые бог знает для чего носят.
— Извините, — предварил я вопросы, — только сегодня явился, поэтому никуда не звонил.
Но предварить этот ее вопрос я бы не додумался.
— Скажите, вы… во что-то верите?
— Во многое, — улыбнулся я.
— В тайные загадки, например?..
— Мне кажется, есть две главные и тайные загадки. Загадка вселенной — жизнь, и загадка жизни — время.
Говорил я с удовольствием: после тех, как мы их прозвали, сексдопросов, беседа с этой девушкой, что летний дождь. Но мой философский ответ ее не задел; она смотрела так, будто ждала уже готовых отгадок. Тогда я непроизвольно добавил еще одну:
— Совесть — тоже загадка.
— А что такое совесть? — слабо оживилась она.
— По-моему… Совесть — это реакция души на несправедливость.
За пятьдесят лет жизни каких только мыслей не скопилось в памяти и даже в подсознании, в дневниках и на обрывках протоколов, на полях книг и так, брошенных вскользь и до сих пор витавших в воздухе. «Совесть — это реакция души на несправедливость». Одна из них, из где-то оброненных… Но, в сущности, я пользовался служебным положением, ибо эта девушка слушала меня, как старшего, как следователя. Вряд ли бы я рискнул выложить эту сентенцию о совести коллегам или на каком-нибудь совещании. Упаси бок известную мысль назовут банальной, оригинальную мысль — ошибочной.
— Наверное, совесть — что-то другое.
Вот и Галя Юревич не согласилась со моим определением.
— Что же?
— Необъяснимое…
— Я и пытаюсь объяснить.
— Вы верите в какие-то сверхъестественные силы? — спросила она уже поконкретнее.
— Верю только в интеллектуальные, — ушел я от обсуждения сверхъестественных сил.
В конце концов, я две недели не был на работе — сейф заржавел; в конце концов, половина шестого — и я вымотался, как флаг после шквала.
— У меня есть подружка, — туманно заговорила Галя. — В прошлом году пришла на работу и плачет. Просто так, сама не знает отчего. Весь день проплакала. Слезы сами бегут. Я даже побоялась оставить ее одну, проводила домой. Только мы вошли в квартиру, как звонит почтальон. Телеграмма. Ее мать скончалась.
— Галя, загадаю вам загадку из своей далекой практики… Расследовал я квартирную кражу. Свидетельница видела, что из этой квартиры вышел молодой человек, черноволосый, в синей куртке. Лица не запомнила. Мы нашли его: молодой, черноволосый, в синей куртке. Не признается.
— Это же мало: куртка, молодой…
— Добавлю: в этом парадном жила его знакомая девушка. Теперь достаточно?
— Может быть, совпадение?
— Тогда добавлю еще: у него изъяли магнитофон, украденный в этой квартире, а в самой квартире, на чемодане, нашли отпечатки его пальцев. Стопроцентные доказательства!
— Конечно, он.
— И все-таки не он.
— Как же так?
— Совпадения на уровне мистики. Магнитофон купил с рук, а чемодан поднес хозяйке этой квартиры на пятый этаж, когда шел к своей девушке.
— Вы это говорите…
— Да, к слезам подруги, которые совпали со смертью ее матери.
Я поймал себя на том, что стараюсь наставить ее на материалистическую стезю. Делать мне больше нечего. Тем более, что сегодня она ни на что не жаловалась и зашла, видимо, лишь узнать о моем обещанном звонке. Она-то не жаловалась, но я видел: то недоумение, с которым приходила Юревич в первый раз, прилипло к ней навсегда. Впрочем, возможен такой тип человека: недоуменного, что ли. Есть же люди с вечной радостью на лице или с вечной грустью, с постоянной наглостью или с робостью… У меня однажды проходил подследственный с на редкость плаксивым лицом, ставившим на допросах меня в тупик: когда же я объявил ему о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления, он разрыдался на всю прокуратуру, что, оказывается, было смехом радости.
— Вчера опять звонил…
— Кто? — рассеянно спросил я.
— Алик.
— И что сказал?
— Придет на мой день рождения.
— Подробнее: как сказал, каким голосом…
— Глухим, далеким. Сначала, как в первый раз, спросил, жива ли я. А потом… «Жди, жди меня на свой день рождения». И умолк.
