— Белый или тот, который без причиндалов?
— Как понимаю, оба. И со временем они очень даже сдружились. Так чего ты кипишишь из-за какого-то несчастного уха? Даже Иисусу хватало одного сандалия. В Псалтыри сказано: уши ты мои не восхотел и не открыл их.
— Чего-чего там сказано?
— Что-то в этом роде. Какая разница? Бог все уладит. Сделает Димсу одно ухо лучше старых двух.
Так решив, Пиджак начал разбирать бутылки из ящика.
— Пойдешь на выходных на рыбалку? — спросил он. — У меня завтра получка. Надо пораскинуть мозгами над моей самой первой проповедью в Пяти Концах. Она уже через три недели.
— Если проповедь про загробную жизнь, то недостатка в слушателях у тебя не будет, это точно. Был бы я мухой и хотел бы попасть в рай, влетел бы тебе в рот.
— Это ни про какую не про муху. А про то, что сперва надо помолиться, а потом уже за стол садиться, Книга Римлян, четырнадцатая глава, десятый стих. А может, Симона[11], седьмой и девятый. Либо так, либо сяк. Надо потом глянуть.
Сосиска в изумлении наблюдал, как Пиджак разбирает ящики с алкоголем.
— Ниггер, да у тебя окончательно сыр с крекера съехал.
— Если ты говоришь, будто моя песенка спета, это еще не значит, что так и есть!
— Да ты чем слушаешь, Пиджачок?! Ты завалил Димса! А потом поимел его, как собаку. Перед всем народом.
— Рассказывай кому-нибудь другому, Сосиска, но не своему лучшему другу. Я в жизни не имел другого мужчину.
— Ты был пьян!
— Я пью спиртного не больше любого другого на районе.
— И кто теперь сказки рассказывает? Это не меня зовут дьяконом Кинг-Конгом.
— А я не переживаю из-за врак да чуши, что про меня лепят, Сосиска. У меня свое мнение есть.
Сосиска бросил взгляд на дверь. Покупатели Иткина ушли, и хозяин вглядывался в подсобку, где они стояли. Сосиска достал из кармана скомканные долларовые банкноты. Протянул мятые бумажки Пиджаку, руки которого были заняты бутылками, и теперь буравил его взглядом.
— Тридцать один доллар. Все, что есть, Пиджачок. Бери и поезжай на автобусе домой.
— Никуда я не поеду.
Сосиска грустно вздохнул, убрал деньги и повернулся к выходу.
— Ладно. Видать, сам потрачу на автобус, чтобы свидеться с тобой в тюрьме на севере. Если ты до этого доживешь.
Томас Элефанти, Слон, узнал о ранении Димса Клеменса через час после того, как это произошло. Он занимался клумбой матери перед особняком на Сильвер-стрит, всего в трех кварталах от Коз-Хаусес, и мечтал о том, как бы познакомиться с миловидной толстушкой с какой-нибудь фермы, когда подкатил коп из семьдесят шестого участка, подозвал к машине и передал новости.
— Стрелка опознали, — сказал коп.
Элефанти облокотился на дверь и молча слушал, пока коп выкладывал все, что известно полиции. Известна жертва. Уверены в личности стрелка. Элефанти не тревожился. Это проблемы Джо Пека. Если цветным так хочется поубивать друг друга из-за пековской дури, то пусть голова об этом болит у Джо, а не у него. Разве что, понятно, на убийство слетаются копы вроде этого. Копы во вред экономике — по крайней мере, его личной экономике. Перевозить контрабанду, пока у тебя на задворках ведется расследование, — это как быть самым тупым пацаном в классе, который всегда тянет руку. Умный ты или дурак, а в свое время учитель тебя обязательно вызовет.
Сорокалетний Элефанти был мужчиной тяжеловесным и красивым; темные глаза и вытянутый подбородок хранили каменное молчание, за которым скрывалось очаровательное и саркастическое чувство юмора вопреки детству, полному разочарований и светлой печали. Отец провел в тюрьме добрую половину детства Элефанти. Твердолобая эксцентричная мать, заправлявшая отцовским доком во время его заключения, на досуге собирала травы со всех пустырей в радиусе восьми километров от Коза — к этому же хобби она мало-помалу привлекла своего сына-холостяка, который, часто говорила она, заработался уже хорошо за брачный возраст.
Элефанти пропускал эти замечания мимо ушей, хотя в последнее время признавался себе, что она, вероятно, права. Все хорошие итальянки в районе Козвей уже вышли замуж или сбежали с семьями в пригород, когда тут окончательно обосновались цветные. «Время жениться, — думал он, — прошло вместе с той порой, когда я был молодой и глупый, как этот коп». Даже этот олух, думал он с обидой, наверняка ухлестывает за какой-нибудь молодой красоткой. По говору было ясно, что парень не из Бруклина. Скорее всего, даже не из района Коз. Ему не дашь и двадцати одного, и Элефанти, глядя на него, прикинул, что тот зарабатывает дай бог семь тысяч в год: «А все же встречается с женщинами, — думал Элефанти. — А я так и мотаюсь один. Так и болтаюсь. Отчего бы не стать уж садовником».
