— А что делать? Вдруг совершим какую-нибудь промашку, которая потом дороже обойдется, вдруг…
В это время на столе начальника экспедиции задребезжал телефон. Он недовольно поднял трубку.
— Слушаю, Золотцев!
Его глаза под стеклами очков беспокойно забегали: принимал решение.
— О’кэй! — произнес Золотцев неуверенно. — Ай уэйтфорю, мистер Томсон.
Положил трубку, взглянул на сидящих перед ним.
— От имени всей их группы профессор Томсон попросил принять его, и именно сейчас — по срочному вопросу.
Все примолкли, ожидая прихода Томсона. Было слышно, как за стеной в кают-компании позвякивали посудой буфетчицы.
Но вот раздался стук в дверь, и вошел американец, Золотцев пригласил его сесть и обратился к Смолину:
— Константин Юрьевич! Придется попросить вас о переводе. Сейчас каждое слово должно быть переведено абсолютно точно.
Сухощавое лицо Томсона хранило свою всегдашнюю невозмутимость, а смелые, с веселыми искорками глаза Тома Сойера смотрели твердо и прямо. Говорил он с хрипотцой закоренелого курильщика, неторопливо, четко выделяя каждое слово — старая профессорская привычка, Томсон читал лекции в каком-то американском университете.
— Уважаемые коллеги! — начал он. — Я пришел сюда как старший по возрасту в нашей группе североамериканцев. Пришел, чтобы высказать мнение нашей группы — Марча, Матье и свое. Оно едино. Мы считаем решение прервать сотрудничество ошибочным. Ошибочным в своей основе. Не будет никаких шансов на сохранение мирных отношений между двумя сверхдержавами, если они с самого начала не признают очевидное: между ними существуют глубокие разногласия, причем некоторые из разногласий не будут преодолены никогда. Значит, необходимо разработать правила сосуществования и строго их придерживаться. Без таких правил нам уже не прожить. У нас, в Америке, этой бесспорной истины еще многие не понимают. Многие, я подчеркиваю, многие убеждены, что наши правила жизни самые, самые правильные и, стало быть, их должны придерживаться все остальные на планете. В данном случае в нашу с вами затею вмешались именно непонимающие настоящую политики люди, мнящие себя политиками. Они даже представить себе не могут, какой вред наносят прежде всего собственной стране. Тем более в таком деле, как это: мы с вами объединяли наши силы и разум в борьбе за обуздание стихии. А уж американцы знают, что такое, например, торнадо, когда он подбирается к твоему дому неожиданно, из-за угла, как налетчик с пистолетом. Нам помешали ради каких-то вздорных концепций лидеров, которые сами плохо представляют, с каким огнем играют. Значит, придется работать порознь. А ведь две руки удобнее для дела, чем одна. Не так ли?
Он выдержал вежливую паузу, поднял глаза на Золотцева.
— По распоряжению наших боссов мы обязаны в ближайшее время перебраться на судно, которое за нами пришлют. Так вот… — Томсон снова помедлил. — Так вот, мы бы хотели просить вас, сэр, разрешить нам остаться на борту «Онеги» на все время работы на полигоне. К тому несколько причин. За время пребывания на «Онеге» в научном плане мы узнали и увидели немало для себя любопытного, многое вместе обдумали, важное наметили на будущее. Например, доктор Марч с мадам Азан с помощью нашего берегового метеоцентра провел, на мой взгляд, любопытный, прямо-таки детективный надзор за циклоном, который подобрался и изрядно поволтузил каждого из нас…
Сидевшие за столом охотно улыбнулись шутке американца, потому что она была очень кстати в атмосфере всеобщего уныния.
— Значит, сэр, прежде всего речь идет о пользе, — продолжал Томсон. — Есть и другая причина. Как я сказал, нам не по душе решение наших властей, и, оставшись на «Онеге» на время эксперимента, мы тем самым выразим солидарность с русскими коллегами.
— Но «Онега» будет работать на полигоне две недели, — напомнил Золотцев. — Вы должны это учитывать.
— Мы все учитываем, сэр.
— А как быть с вашей пересадкой?
— Возвратимся в Америку из любого порта, куда зайдет «Онега» после эксперимента.
— Разумно… — протянул Золотцев.
Он внимательно взглянул в лицо американца.
— А не опасаетесь ли вы неприятностей на родине, дорогой профессор? Обстановка тревожная…
