– А ты, Адашев, садист. Я всегда замечал.
– Да посмотри на него, разве он достоин легкой смерти? Пусть помучается.
– Встали и поехали.
В этот час маленький ресторанчик был совершенно пуст, лишь за одним столиком сидел пожилой небритый азербайджанец и ел из глубокой тарелки что-то жидкое и дымящееся.
Они заняли столик в углу зала, и Лазарский нетерпеливым жестом подозвал молоденькую официантку.
– Девушка, у вас хаш есть?
– Нет, извините.
– А что же вы утром подаете? Лобстеров?
– Чанахи, пожалуйста, чахохбили, сациви, хинкали, толма. И бастурма, и шашлык, конечно.
– Утром?
– Ну…
– Где у вас кухня? Можно? Ребята, вы заказывайте, я сейчас.
– Погоди, – остановил его Гурский. – Девушка, вы лучше меня на кухню проводите, а этому дайте пока сто граммов водки и сырое яйцо. Он у нас желудочник. Петь, когда твоя клиентка подойдет, ты решай свои вопросы, а я пока микстуру для больного сделаю, ладно? Да! Мне закажите два яйца всмяточку и чаю с лимоном.
Официантка показала Александру, как пройти на кухню, и пошла к бару осуществлять заказ для «желудочника».
– На кухне сидел молоденький белобрысый парень в белом фартуке и читал журнал.
– Гамарджоба, бичо, – сказал Гурский. Парень поднял голову:
– Все в зале.
– Мадлопт, генацвале. – Гурский подошел к блестящему столу, на котором рядами стояли глиняные горшочки.
– Вам что, товарищ? – Парень оторвался от журнала.
– А вот чанахи у тебя где?
– Все в зале.
– Да что ты заладил, иди-ка сюда. Вот давай-ка лучше мы с тобой… это чанахи? Ага. Давай мы все из горшочка вынем, а оставим только бульончик.
– Вы от Нодара Шалвовича?
– Да я практически ото всех. Вот давай мы это все выложим, а потом… где у тебя зелень?
– Вон там.
– Ага… Давай я бульоном займусь, а ты пока зелень… как ее измельчить?
– Я нарежу.
– Нет, надо почти в пюре. Но только чтобы сок сохранился.
– Ну, вон процессор.
– Вот, давай-ка.
– А чего давать? Тут петрушка, укроп, кинза и эта… сиреневая.
– А вот все вместе. А это процедить бы.
– Сейчас… – парень достал из шкафа блестящий сетчатый дуршлаг и подал его Гурскому вместе с чистым горшочком.
– Держи, – попросил Александр.
– Ну, куда ж вы…
– Что «куда»? Ну что «куда»? У тебя руки или… Дай-ка фартук.
– И что теперь?
– Что теперь… – пробормотал под нос Адашев, обвязываясь фартуком. – Теперь я буду вынужден выпить водки, хоть и не надо бы, но… А тебе не советую, есть трагические примеры неофитов. Практику необходимо иметь, генетическую, лет хотя бы двести. Принеси-ка капельку, а? Грамм триста. Сам не пей, не надо.
Поваренок ушел к буфету, а Адашев-Гур-ский взял горшочек с процеженным бульоном и осторожно поставил его на краешек большой ресторанной плиты. Затем загрузил процессор зеленью и нажал на кнопку. Процессор взвыл.
Вернулся белобрысый паренек, неся графинчик с водкой.
– Там в зале спрашивают, вы долго?
– Нет уже. У тебя яйца есть? Ну… в смысле, два куриных яйца мне нужны. И стакан.
– Вот, пожалуйста.
– Гурский взял в одну руку стакан, в другую графинчик с водкой, приподнял на уровень глаз и аккуратно перелил из графина в стакан половину содержимого.
– Ну, с Богом… – он выпил водку из стакана и, сморщившись, спросил сдавленным хриплым голосом:
– А лимоны есть?
– Вон там.
– Хорошо. Теперь смотри: когда вот здесь, в горшочке, разогреется – закипать не должно ни в коем случае, – вот отсюда, из процессора, всю эту кашу выложи, пожалуйста, в горшок, перемешай и накрой, чтобы запарилось, только с огня сними, естественно. Я пойду сигаретку выкурю.
– А яйца вам зачем?
– Так ведь… А! Ты в этом смысле. Это потом, когда разогреется, две дырочки сделать надо, здесь и здесь и… короче говоря, я сейчас вернусь.
Гурский вышел в зал и увидел, что Лазарский сидит за столом один, а Петр о чем-то беседует за столиком в отдалении с весьма привлекательной брюнеткой.
Александр подошел к столу Лазарского.
– Ну, чего?
– Сашка, я сейчас сдохну.
– Сотку принесли?
– Да она мне… Ну куда ты ушел? Давай сядем уже, ведь дело к обмороку. Ведь холодеют уже пальцы рук и ног.
– Все, минута. Дай-ка сигарету. – Гурский присел к столу и закурил.
– Нельзя курить на кухне, – кивнул он на сигарету. – Курить на кухне, плевать за борт и ступать на татами без поклона. Не тужи, еще хуже будет. Это пока еще что…
