– А где это мы? – Александр поднял голову и открыл глаза – за окном была ночь.
– Циммермановка.
– Как-как?
– Циммермановка. Тут кормят ничего. «Господи, – помотал он головой, выбираясь из кабины. – Де-Кастри, Циммермановка в низовьях Амура…»
Они поднялись на низенькое крыльцо, над которым была вывеска «Кафе», и вошли в небольшое помещение (дом – не дом, вагончик – не вагончик, короче, какая-то модульная конструкция), где было неожиданно чисто, светло и уютно. На столах лежали клетчатые скатерти.
– Ты борщ будешь? – обернулся от окошка раздачи к Гурскому Константин.
– И борщ тоже. Давай я заплачу.
– Да сиди ты…
– Стаканы захвати.
– А то…
Они сели за стол, разлили по стаканам водку, выпили и стали закусывать дымящимся, густым, по-домашнему вкусным борщом.
– А все-таки я водку не люблю, – поморщился Константин.
– Кто ж ее любит. Но ведь надо, иначе никак.
– Я к вину привык. У нас знаешь какое вино? М-м…
– А это где?
– В Молдавии. Гагаузы мы.
– И чего это тебя сюда занесло?
– Ай!.. – махнул Костя рукой. – А тебя?
– Я по делу.
– Надолго в Николаевск?
– Нет. Мне бы вообще-то сразу и обратно.
– Ну, могу и назад прихватить. Только я оттуда на Хабару махну. Тебе это как?
– Еще и лучше. Добьем?
– А что на нее, смотреть, что ли? Наливай.
Они выпили и перешли к пельменям.
– Сколько нам еще ехать? – Александр обмакнул пельмень в кетчуп.
– К утру будем.
Гурский доел, закурил сигарету, встал из-за стола и подошел к висящему на стене маленькому электрическому отопителю, который гнал горячий воздух. Так и есть – японский.
– Чисто и светло, – сказал он, возвращаясь за стол.
– Чего?
– Да так. Хорошо, говорю.
И вновь Гурский проснулся оттого, что кабину перестало качать. Он потянулся за сигаретами. За окном кабины по-прежнему было темно. Машина стояла на обочине. Константин барабанил пальцами по баранке.
– Что случилось? – Александр открыл бутылку минералки, сделал несколько глотков и протянул водителю. – Приехали?
– Почти. Это Константиновка. Николаевск на той стороне.
– Ну?
– Да вон, знак висит. Пять тонн.
– И что?
– А у нас – шесть с половиной.
– Лед не выдержит?
– Да что лед… Менты не пустят. – У меня же в накладных вес товара указан. И сколько сам «зилок» тянет, они знают.
– А где менты-то?
– Там дальше, у съезда с берега. Переправа вешками размечена. Они и стоят. На этом берегу и на том.
– Слушай, Костя, спасибо тебе, может, я дальше пешком пойду? На тот берег. Схожу и вернусь. А ты здесь разгрузиться не можешь, хотя бы частично? До того берега далеко? – спросонья Гурский не мог сразу сосредоточиться, мысли разбегались.
– По вешкам через лиман – километров десять. По льду. Иди.
– Сколько?
– Это же Амур. Устье. Тут в русско-японскую наша эскадра спряталась, целиком, и япошки не нашли.
– Эскадра в речке?
– Речка… И япошки так думали. А тут глубина – бездна. Подводные лодки ходят. Черт! Ведь сказали же, что переправа открыта. Кто ж знал, что лед еще слабый…
– Что ж у тебя начальство-то… Могли бы и уточнить, прежде чем посылать.
– Да какое… Моя это машина, собственная. И человек там, – Константин кивнул куда-то вперед, – деньги мне вперед дал. Я лично ему довезти это все должен. А, ладно! Знаю я тут…
Константин врубил передачу, машина дернулась, поползла вперед, проехала еще какое-то расстояние по дороге и, не доезжая до милицейского поста, съехала с нее налево.
Гурский мог видеть в темноте только небольшое, выхваченное светом фар пространство прямо перед капотом, но разглядел, что они съехали на лед и, судя по излому поросшей лесом береговой линии слева, пересекают какую-то бухточку.
Под ложечкой непроизвольно что-то сжалось.
Наконец, задрав капот, грузовик вскарабкался на берег и подрулил к какой– то котельной. Остановился.
– Я сейчас, – Костя выбрался из кабины.
Гурский взглянул на часы – восемь. Он тоже вышел из машины и сделал несколько шагов, разминая затекшие мышцы. Осмотрелся. В скудном свете бледного рассвета слева вздымались белые, поросшие редким черным лесом сопки, справа простиралась бело-серая равнина скованного льдом Амура. Где-то далеко, на том берегу, мелькали россыпи огоньков.
