— Как же, неповинен, — повторил князь Алексей его слова, — а кто же тогда государя здесь держит?
— Ну уж это кто угодно, только не я, — улыбнулся князь Иван.
— А ты смеяться-то погоди, — сердито остановил его отец, глядя, на что бы присесть в походном жилище сына.
Найдя в углу берёзовый кругляк, он перенёс его ближе к постели и сел на него, покачавшись для устойчивости. Князь Иван с любопытством наблюдал за действиями отца, ожидая, что же такого пришёл сообщить ему отец, который вообще-то редко в последнее время был с ним ласков или хотя бы серьёзен.
— Вам бы лишь по полям мотаться, за девками гоняться да вино глушить, а о деле совсем никто не хочет и помыслить.
— О каком это деле? — насторожился князь Иван.
— Да о таком, что опять этот немец проклятый каверзу учиняет.
— Какой это немец и какую каверзу он учиняет? — ничего ещё не понимая, переспросил князь Иван.
— Да всё тот же чёртов немец, прости Господи, Остерман этот — вот какой немец.
— Ах, Остерман! — вздохнул князь Иван. — И что же он теперь ещё затевает? — улыбнулся он.
— А ты не смейся. Дело-то весьма важное. Вот ежели удастся ему его устроить, то, думаю, твоему привольному да сладкому житью придёт конец.
— И что же это за дело? — заинтересованно спросил князь Иван, перестав улыбаться.
— Какое, какое, — всё более горячась, повторил князь Алексей. — Да такое дело, что надумал он государя на этой девке женить.
— Государя! Женить на девке! На какой же это девке?
— А то не девка, что ли? Раз мать была потаскухой, она что, не девка, что ли?
— Да какая мать? Да о ком это ты, батюшка, толкуешь, я никак понять не могу, — удивился князь Иван.
— Да об ней, об Катькиной дочке, речь веду.
— О Елизавете Петровне, о цесаревне, что ли? — всё более удивляясь, проговорил князь Иван.
— А о ком же ещё? Понятно, о ней.
—Ну, батюшка, не больно-то ты о ней уважительно поминаешь.
— А чего о ней уважительно поминать? Сама такая потаскуха была, и девка вся в неё пошла. Вон как за государем гоняется, стыд-то девичий в Москве оставила, сюда, почитай, одна явилась государя подманивать!
Князь Иван молчал, недоумённо глядя на отца и ожидая от него объяснений его появлению в лагере и горячей обвинительной речи против покойной государыни и цесаревны Елизаветы.
— Попомни, — строго начал князь Алексей, грозя сыну пальцем, — ежели план этого проклятого немца Остермана сбудется, нам, Долгоруким, солоно придётся.
— Это ежели государь на цесаревне женится? — уточнил князь Иван.
— Ну да, да. Как только сей союз заключится — нам конец, — повторил старший Долгорукий.
— Я в толк никак не возьму, батюшка, от меня-то вы чего хотите?
— Чего хочу! — сердито произнёс князь Алексей. — Неужто самому нельзя догадаться?
— Догадаться? — удивился сын. — Это о чём же мне следует догадаться?
— Да о том, беспонятный ты мой сынок, что Лизку эту от государя отвадить надо.
— Как же её отвадить?
— Не прикидывайся агнцем невинным, будто ты не знаешь, как девку к себе приманить.
— Как девку приманить? — улыбнулся князь Иван.
— Да-да, приманить, и тут, полагаю, тебе мой совет не требуется и просить ты у меня его не станешь.
— Не стану, верно, не стану. Но, — продолжал князь Иван без улыбки, — здесь дело не в том, чтобы девку приманить, а в том, что государя-то от цесаревны никак не отвадишь.
— Государя? — переспросил князь Алексей Григорьевич.
— Вот именно: государя. Ведь не она за ним по полям, как вы говорите, гоняется, а он за ней.
— Ах, вон оно как, — протянул Алексей Григорьевич.
— Да вот так, — кивнул князь Иван, — она-то под венец не торопится.
— А ты откуда знаешь? Сам, что ли, предлагал? — заинтересовался князь Алексей.
— Может, и так, может, спрашивал.
— И что? Отказала?
Князь Иван молчал, вспоминая тот памятный день в Лефортовском дворце, когда, танцуя с нею, опьянённый её близостью и остротой соперничества, он, смеясь, а на самом деле с тревогой ожидал от неё ответа на его предложение выйти за него замуж. Хорошо помнил её звонкий смех, дразнящий взгляд, однако ответа от неё так и не последовало. Но он понял всё, увидев вошедшего в зал государя.
