Егор молчал.
— Вижу, что не совестно. Вон морду какую наел на собачьем-то корме.
Егор собрался было что-то сказать в своё оправдание, но неожиданный весёлый смех государя прервал гнетущее молчание.
— Два пуда, два пуда, — повторял он, смеясь, — это одной-то собаке?
Он попытался поднять отвешенное мясо, но не смог и продолжал:
— Да тут всей псарне на неделю корму, не то что одной собаке.
— Как изволите, — оживился Егор, видя, что гнев государя угас. — Можем и всей псарне столько-то отпустить.
— Столько и не больше, — перестав смеяться, строго сказал Пётр Алексеевич, погрозив Егору пальцем.
Однако крепнущей дружбе князя Сергея и государя скоро пришёл конец. Обеспокоенные влиянием, которое оказывал молодой Голицын на государя, отец и сын Долгорукие забеспокоились. Очень скоро князь Сергей получил назначение послом к иноземному двору и был отправлен в Германию.
После отлучения князя Сергея от двора сближение государя с прежним фаворитом произошло не сразу, и помог этому, казалось, совсем незначительный случай.
Праздники, танцы, веселье, катание на санях не прерывались ни на день всю зиму. С наступлением весны все развлечения при дворе заменила охота. Как только сошёл снег, просохла земля и можно было отправиться из города, весь двор — буквально весь — со всеми придворными, их жёнами, иностранными дипломатами, льстившими себя надеждой добраться до государя в редкие минуты его отдыха на охоте, отправился из Москвы.
Огромный поезд, состоящий из нарядных экипажей вельмож, телег обслуги с провиантом, необходимой утварью, растянулся длинной вереницей.
Своры гончих и борзых собак в сопровождении ловчих, доезжачих, выжлятников, борзятников неслись впереди всадников, создавая невообразимый переполох.
Весь этот длиннющий поезд скорее напоминал великое переселение народов, чем царский выезд на охоту.
Леса, подступавшие к самой Москве, прямо за её заставами изобиловали зверьем, так что далеко отправляться не было никакой необходимости. Но Пётр Алексеевич всем угодьям предпочитал леса севернее Москвы, может быть потому, что они поразили его своей первозданностью во время его первого путешествия из Петербурга.
Обычно весь охотничий царский выезд выбирал среди леса большую поляну, где и становился лагерем: разбивали палатки, ставили походные кухни с котлами, столами, уставленными медной и прочей посудой. И, как по волшебству, такой лагерь сразу же начинал обрастать торговцами не только из ближних, но и из дальних деревень. На телегах приезжали мужики, бабы, девки, привозили разнообразный товар: расшитую одежду, посуду, всякие безделки, сласти, мочёную бруснику и мочёные яблоки — всё, что пользовалось у охотников, да и не только у них, большим спросом.
Прибывшие к лагерю на телегах располагались в стороне и там тоже налаживали свою походную жизнь, привлекая тех, кто не участвовал в самой охоте, а особенно иностранцев, любивших толкаться среди торгующих мужиков и покупавших у них деревянные расписные ложки и миски, искусно украшенные шкатулки и прочую утварь, привлекающие дешевизной и экзотикой.
Осень стояла на удивление тёплая, и лагерь жил на этой охоте уже более месяца. Как-то в один из сентябрьских погожих дней молодой государь, чувствуя недомогание, утром проспал охоту. Князь Иван остался при нём, радуясь тому, что не надо носиться по полям за зверьем. Он сидел на толстом кругляке берёзы, наблюдая за беспрестанным движением в торговом лагере — так называли бесчисленное количество телег, окружавших государев охотничий лагерь. Внимание князя привлекла тощая старая кляча, бывшая когда-то серой, теперь же совсем пожелтевшая, с поредевшим хвостом и всклокоченной гривой. Её верёвочная упряжь была местами порвана и кое-как подправлена. Лошадёнка тянулась изо всех сил к клочкам зелёной травы, кое-где торчащим среди вытоптанного поля. Пытаясь достать очередной клочок, она сильно дёргала телегу, на которой лежал и, видимо, спал мужик. От постоянных толчков телеги он проснулся, вскочил на ноги и, схватив кнут, бросился к лошади. Хлеща несчастное животное то по вздутым бокам, то по морде, он ругался и приговаривал:
