Княжна Катерина ещё не бывала в сарайчике, где поселился её брат с молодой женой.
— Матушка просила, чтобы Наталья у неё побывала, — не отвечая на шутливое приветствие брата, сказала сестра.
— Что, матушка плоха? — посерьёзнев, спросил князь Иван.
— Не знаю, — пожала плечами княжна. — Так не забудь побывать у неё, — напомнила она и направилась к выходу, не в силах видеть сияющее счастьем лицо Натальи.
Княгиня Наталья, обеспокоенная приглашением свекрови, почти сразу же за золовкой пошла в дом, где разместилось всё семейство.
Войдя в комнату, где жила свекровь, она увидела её сидящей на постели. Опустив голову на руки, та плакала, и слёзы сочились сквозь тонкие исхудалые пальцы её рук. Рядом с нею никого не было. Тусклый свет серого дня едва пробивался через мутные стекла маленького оконца. Тяжёлый, спёртый воздух, какой бывает там, где лежит тяжелобольной, перехватил дыхание Наталье, едва она переступила порог жалкого жилища.
Княгиня Прасковья, услышав шаги, разом отняла руки от лица и повернулась к вошедшей.
— Пришла, голубка, пришла, — попыталась улыбнуться княгиня бескровными губами.
— Княжна Катерина сказывала, что вы, матушка, видеть меня желали.
— Да, да, голубка, давно хотела с тобой поговорить, да вот видишь сама. — Княгиня Прасковья обвела вокруг себя обессиленной рукой. — А ты садись, садись, голубка, — продолжала она, отодвигаясь к стене и указывая невестке место на постели рядом с собой.
Встревоженная неизвестностью Наталья присела на край постели.
— Ещё ранее, до вашей с Ванюшей свадьбы, мне следовало поговорить с тобой. Тогда, может, и не было б для тебя всего этого...
— Чего не было бы? — всё более и более волнуясь, спросила Наталья.
— Может, тогда и не случилось бы для тебя всего этого несчастья.
— Это отчего же? — ещё ничего не понимая, сказала Наталья.
— Оттого, голубушка, — ответила княгиня.
Тяжело повернувшись, она приподняла подушку и достала оттуда маленький свёрток. Княгиня Наталья с любопытством и какой-то тревогой молча следила за всем, что делала свекровь.
Ата, вновь привалившись к подушке, положила перед собой свёрточек и медленно развязала его.
— А всё из-за этого, — наконец проговорила Прасковья Юрьевна, разворачивая чистую белую тряпицу и вынимая из неё детскую рубашечку, обшитую кружевом.
— Из-за этой рубашечки? — удивлённо спросила княгиня Наталья.
— Из-за неё, всё лишь из-за неё, — слабым голосом повторила старая княгиня, глядя на невестку с невыразимой грустью.
— Отчего же из-за неё?
— Оттого, что это Ванюшина крестильная рубашечка.
— Ванюши?! — радостно воскликнула Наталья.
— Его, его. Только мне б её тогда же изничтожить надо было.
— Изничтожить? Почему?
— Потому, что при крещении надели её на Ванюшу наизнанку.
— Наизнанку? — пугаясь, ещё сама не зная чего, переспросила Наталья.
— Да, да, наизнанку, — повторила старая княгиня, — а это дурной, очень дурной знак.
— Дурной знак? — пугаясь всё больше, спросила Наталья.
— Да, да. Вот и хочу я тебя, голубка, попросить, чтобы ты сейчас это сделала.
— Что сделала?
— Изничтожь ты её, сожги, изорви или ещё как, но только чтоб её не было. Мне бы самой это ещё тогда надо было сделать, как Ванюша родился, а теперь вот всё, не могу, помираю.
Княгиня Прасковья Юрьевна тихо скончалась той же ночью. Похоронили её на бедном кладбище возле церкви во имя Рождества Богородицы, возведённой здесь совсем недавно Александром Даниловичем Меншиковым. Вблизи её приделов, покоился и его прах.
Похоронив жену, старый князь, до той поры замкнутый, вдруг стал проявлять необыкновенную активность, вмешиваясь во все мелочи их нехитрого хозяйства.
Он стал рьяно следить за плотниками, которые по просьбе юной жены князя Ивана и в благодарность за её ласковое к ним отношение взялись обустроить сарайчик, где нашли своё прибежище молодые.
Князь Алексей приходил в сарайчик рано утром, тогда же, когда там появлялись рабочие, и придирчиво наблюдал за их работой, не оставляя без внимания и без своих замечаний ни одного их действия.
Однажды один из плотников, бородатый Митюха, не выдержал и, оборотясь к старому князю, сказал, едва скрывая раздражение:
