– Почти, дружище, почти, – посочувствовал Майкл, второй помреж. – Может, в следующий раз, а?
– Может, в следующий.
Он прорвался сквозь тяжелую пожарную дверь и стал подниматься по плохо освещенной лестнице. На полпути вверх он прошел мимо гримерной Максин Коул – она располагалась ближе к сцене, чем его каморка, и потому считалась выше классом. Едва закончившая колледж и тут же получившая небольшую, но запоминающуюся роль Венецианской блудницы, Максин сидела, облаченная в белый махровый халат и замысловатый парик начала XIX века. Мелкие, жесткие, но красивые черты ее широкого, покрытого автозагаром лица все скучковались в центре, под высокими арками кукольных бровей.
Положив ноги в черных сапогах со шнуровкой на туалетный столик, Максин слушала на стереоплеере «The Ultimate Chick-Flick Album in the World Ever» и читала журнал «Хит» с почти религиозной погруженностью в слово.
– Привет, Максин! – бойко начал Стивен. – Ты уже слышала, какие у нас тут треволнения?
– Взволнуй же меня, – пробормотала Максин.
– Номер Двенадцать только что пришел. Еще пара минут – и играл бы я.
– В самом деле? – произнесла Максин, полностью поглощенная статьей о том, какие актрисы носят стринги, а какие – тонги. – И почему же он опоздал?
– Не знаю. Похоже, неприятности в раю[5].
– Да ну? – Максин подняла взор от журнала. Ничто не озаряло жизнь Максин так, как семейные раздоры, особенно если они случались с кем-то знакомым или знаменитым, а в идеале – со знакомым и знаменитым. – И что он сказал?
– Не много, но еще пять минут назад его здесь не было. Строго говоря, по правилам «Эквити»[6] я уже мог выходить.
– Ага, Стив, я бы с радостью посмотрела, как ты это ему скажешь: «Извини, Джош, ты же посидишь в этот раз, ничего?..»
– И все же – когда-нибудь, а, Макси? Когда-нибудь будет и на нашей улице праздник.
Максин фыркнула и перевернула страницу. Ей явно чрезвычайно не нравилось, что Стивен объединил их вот так. Ее хотя бы реально было видно на сцене, она говорила и двигалась и каждый вечер вместе с Джошем занималась настоящей актерской работой – в нескольких маленьких, но значительных ролях. Она появлялась силуэтом в дверном проеме в дальнем углу сцены как любимая сводная сестра Байрона Августа Ли, а когда Байрон читал «Она идет во всей красе, светла, как ночь…»[7], Максин полагалось действительно идти, как ночь, во всей красе. Конечно, роль Венецианской блудницы в основном состояла в том, чтобы лежать полуобнаженной на кровати с балдахином, пока лорд Байрон пишет «Дон Жуана» на ее заднице вместо стола, но, по крайней мере, люди замечали ее: было слышно, как мужчины ерзают на своих местах и садятся попрямее, вытягивая шеи. У Максин также был текст, на тараторящем итальянском, ради комического эффекта, по большей части; однако роль со словами – это все-таки роль со словами. На афише снаружи она значилась как «…Впервые на сцене…». Да, Максин Коул была Той-На-Кого-Надо-Посмотреть: Волнующим-Свежим-Юным-Дарованием, а также Девушкой из рекламного ролика «Халапеньо-Чиз Тортилья-Чип» («Макать иль не макать – вот в чем вопрос»). Стивен же числился только Хорошим Членом Команды, что само по себе неплохо, но не более замечательно, чем Надежный-Парень-На-Подхвате, Верный-Мальчик-На-Побегушках, Удобные Разношенные Туфли.
Громкоговоритель защелкал и прожужжал: «Леди и джентльмены, это ваш сигнал пятиминутной готовности. Пять минут, пожалуйста». И Максин начала втирать дорогой лосьон для тела в свои длинные ноги цвета свежего креозота. Картина слегка напоминала любовное смазывание ружья, и Стивен благоразумно отвернулся и продолжил путь в свою гримерку, на самый верх.
Оливье, Ричардсон, Гилгуд, Гиннесс, Бёртон – все они в свое время взбирались по этой лестнице, и крошечная гримерка, в которую теперь поднялся и Стивен, отмечала то место, где когда-то находился обувной шкаф дамы-командора Пегги Эшкрофт. Запах грима и рев публики никогда не проникали так далеко от сцены. Вместо людей ревел паровой котел на крыше, а пахло тут сигаретами, старыми газетами, подгнившей основой ковра – типичный душок благотворительного магазина секонд-хенд. Стивен плюхнулся на облезлый офисный стул перед своим зеркалом – зеркалом, которое, будто в насмешку, окружали лампочки. Работала примерно треть из них, а единственным дополнительным источником света служило тусклое окошко в крыше, сейчас темное от сажи и голубиного помета, что придавало комнате подземельную атмосферу, хоть она и находилась в башенке на самом верху здания. Стивен включил свет, лизнул ватную подушечку и попытался снять остатки трупного грима, оставляя маленькие прядки ваты на двухдневной щетине, потом зажег сигарету. Потом некоторое время он сидел, уставившись в зеркало, изучая свое лицо: не из тщеславия, но по некой профессиональной обязанности – так шофер-дальнобойщик смотрит на следы лысеющей шины, гадая, доедет на ней или нет.
