В коридоре Донна бросила на Стивена неприязненный взгляд и сообщила:
– Кстати, ты ужасно выглядишь. У тебя все лицо серое.
Стивен потер лоб и увидел на кончиках пальцев следы грима – маленькие пятнышки серовато-голубого. Сказать Донне, что подрабатывал на стороне, он не мог.
– Просто немного… гланды беспокоят, и все, – ответил он, демонстративно потирая горло под подбородком.
– Честно сказать, Стивен, ты всегда нездоров. Если не гланды, то плеврит, или желудочный грипп, или, блин, повредил ко…пчик, – бросила она и потопала прочь, чтобы подготовиться к подъему занавеса. Тюремщицкая связка ключей позвякивала у нее на бедре в такт шагам.
Секунду Стивен стоял и смотрел Донне вслед. Его снова посетило смутное неприятное подозрение, что работать дублером кого-то вроде Джоша Харпера – это примерно как быть спасательным жилетом в аэробусе: все рады, что вы тут есть, но не допусти боже, чтобы пришлось вами воспользоваться.
Человек в черном лайкрово-шерстяном комбинезоне
Стивен К. Маккуин любил актерскую работу. Некоторые люди фанатеют по футболу, или трехминутной поп-песенке, или одежде, или еде, или винтажным паровозам, но Стивен любил наблюдать за актерами. Все годы, проведенные за просмотром фильмов по телевизору днем, с закрытыми от летнего солнца шторами, или в переднем ряду местной киношки, не прошли даром, и пока другие подростки развешивали на стенах фотографии футболистов или поп-звезд, Стивен собирал фотографии людей, которые притворялись другими людьми.
Со временем Уильям Шетнер, Дуг Макклюр, Питер Кушинг и Джон Пертви потеряли свои троны в пантеоне, а на смену им пришли Аль Пачино, Дастин Хоффман, Пол Ньюман и Лоуренс Оливье. Шли годы, и Стивен начал замечать на экране и девушек – в его случае это были Джули Кристи, Джин Сиберг и Ева Мари Сейнт, случайно или нет игравшие, последовательно, девушек Бонда[4].
А теперь Стивен и сам стал актером, зарабатывал игрой на жизнь и, когда выдавалась возможность, в придачу получал от этого удовольствие. Конечно же, он сознавал, что у актеров есть некоторые профессиональные недостатки, большая часть которых начиналась с приставки «само-», и временами ощущал смущение и даже стыд из-за того, что связан с таким глупым, поверхностным, нереальным миром. Но он также чувствовал, что в самых лучших исполнениях театральных и киноролей есть некоторая полнота и цельность, особый род мастерства, даже искусства. Да, актеры могут быть тщеславными и напыщенными, сентиментальными и мелочными, жеманными, ленивыми и бесцеремонными. Но ведь это не обязательно, правда? Он вспоминал Алека Гиннесса, силуэтом маячащего в дверях в фильме «Убийцы леди», великолепнейшую, медленно проступающую улыбку, которой озаряется лицо Ширли Маклейн в финале «Квартиры», или Брандо и Стайгера на заднем сиденье машины в фильме «В порту», или Питера Селлерса в «Докторе Стрейнджлаве», или Уолтера Маттау почти везде – и снова обретал вдохновение. Эта способность заставлять совершенно незнакомых тебе людей сгибаться пополам от хохота или ерзать от волнения, негодующе сжимать кулаки, вопить, рыдать, морщиться, вздыхать – всего лишь притворяясь… Ну, если можно такое делать, да притом за деньги, тогда, конечно же, это лучшая работа в мире.
Что касается славы, Стивен не испытывал особенного желания становиться знаменитым, по крайней мере не всемирно известным, как Джош Харпер. Он не жаждал увидеть себя на магнитике для холодильника или на коробке «Хеппи мил» из Макдоналдса. Он не желал, чтобы его окурки продавались на eBay, не испытывал ни настоятельной нужды в лучших столиках в ресторанах, ни тайного стремления быть сфотографированным телеобъективом на чьем-нибудь частном острове так, чтобы над трусами нависало брюшко. Слава интересовала его только как необходимый и не совсем уж неприятный побочный эффект выполнения хорошей работы. Все, чего он хотел, – это славы, дающей полную занятость, той, когда тебе кивают, узнавая.
Тем большую досаду вызывало то, что он застрял на актерской работе, на деле не предполагавшей практически никакого актерства.
Стивен направился прочь от гримерки Джоша: обратно по коридору, еще в пятидесятые выкрашенному в два глянцевитых оттенка темно-зеленого, придающих всему старорежимную казенную атмосферу, как в шикарном туберкулезном санатории. Он собрал букет утешительных кивков и предложений «не переживать» от костюмерши Дебс, помощницы режиссера Крисси и Сэма, осветителя.
