— Отец, я прошу вас, — вполголоса говорил господин Леопольд, — отпустите ребят. Затевать дело из-за нескольких персиков и груш… Это нас выставит в смешном свете. Да с деревьев каждый день во много раз больше осыпается.
— О чем разговор! — ответил Зоннтаг. — Мне и в голову не приходило звать жандармов. — Он бросил взгляд на мальчиков. — Они мне нравятся. Весьма сознательные сорванцы.
Зоннтаг решительно направился к подросткам.
— Как тебя зовут? — спросил он Миклоша.
— Миклош Зала.
— Так. А когда твой отец выйдет из тюрьмы?
— Наверное, на будущий год, осенью. — Миклош поднял голову. — Пожалуйста, скажите молодому господину, что мой отец — не тюремное отребье. Зовите жандармов, если хотите, но все равно это неправда.
— Не станем мы никаких жандармов звать, обойдемся без них, — произнес Зоннтаг. — А мать у тебя работает?
— Да, поденщицей. И я тоже работаю. На кирпичном заводе. Вагонетки вожу.
— Ты? Вагонетки?!
— Да.
— А в школу, значит, не ходишь?
— Хожу. Но каждое лето во время каникул работаю. По четырнадцать часов в день.
Господин Леопольд подошел поближе, с интересом прислушиваясь к их разговору.
— Это же противозаконно, — заметил он. — Подростки не должны столько работать!
— Не знаю! — отрезал Миклош. — Только я по четырнадцать, а то и по шестнадцать часов вкалываю.
— А ты чем занимаешься? — обратился Зоннтаг к Имре.
— Тоже работаю, только поденщиком.
— Ну, хорошо, можете идти, — сказал Зоннтаг. — Если вам в другой раз понадобятся фрукты, зайдите и попросите. А воровать — отвратительно! Ауэрбах, проводите их.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — ответил лесник и подтолкнул мальчиков: — Поблагодарите господина Зоннтага.
— Спасибо, — выдавил тихо Миклош, — до свидания.
Имре тоже что-то невнятно пробурчал сквозь зубы.
Они отправились к выходу, облегченно вздыхая.
За воротами Ауэрбах сказал:
— На этот раз вы легко отделались, мерзавцы! Но не советую в следующий раз попадаться мне на глаза. Зарубите себе это на носу.
Имре раздраженно мотнул головой:
— Не смейте называть нас мерзавцами! Иначе…
— Что иначе? — переспросил лесник. — Что же ты замолчал, договаривай! — Но, внимательно взглянув на мальчика, он невольно вспомнил его дядю Жигу Баллу, с которым лучше не связываться. Если попадешь под горячую руку — жизни не рад будешь. Поэтому лесник сбавил тон: — Ладно, чего уж там. Ты не мерзавец. Я не так выразился…
Но ребята уже не смотрели в его сторону. Они перешли через луг с пожухшей, выгоревшей от солнца травой и отправились на озеро Фюзеши. Правда, их настроение было основательно подпорчено.
У истопника Балинта Чухаи, никогда не унывающего двадцатитрехлетнего сероглазого парня с шарообразной головой, на которой беспорядочно топорщились остатки буйной шевелюры, особых причин для веселья не было. Ему не сравнялось и семи лет, когда у него на глазах офицеры карательного батальона насмерть замучили его отца красноармейца, скрывавшегося на хуторе Молинари. После жестоких истязаний они натравили на истекающего кровью человека голодных псов. На всю жизнь врезалась в память Балинта эта сцена. Ему казалось, что он не присутствовал там, а как бы видел сон. Невысокие, поросшие пихтами холмы вокруг хутора. Зелень ранней весны. Стук приближающихся лошадиных копыт. Сумасшедший лай голодных гончих, несущихся через перелесок в низине. Он видел и себя со стороны. Босоногого светловолосого паренька, стоящего рядом с матерью, которую сотрясали рыдания. Вновь чувствовал руки дядюшки Пишты Варги, удерживающие его. Он помнил, что хотел броситься на помощь к отцу, истекающему кровью. Но мудрый старик не пустил его. Потом он видел, как захлопотали женщины рядом с упавшей в обморок матерью, как они клали ей на грудь пропитанную уксусом тряпку.
Ничего этого Балинт Чухаи не забыл.
После преждевременной смерти несчастной матери он переселился к деду и бабке в город. Там выучился на слесаря. Научился присматривать за котлами, работал какое-то время в литейном цехе. Здесь и свел дружбу с рабочими, которые, несмотря на жесточайший террор и преследования, организовали на заводе партийную ячейку. Так в восемнадцать лет Балинт Чухаи вступил в партию, действующую в подполье, а со временем даже стал секретарем уездного комитета. Вернувшись в Бодайк, он продолжал свою деятельность на кирпичном заводе, куда устроился истопником. Михай Зала был членом его ячейки, они дружили. Когда товарища арестовали, Балинт какое-то время ждал, что его тоже заберут. Но этого не произошло: Зала никого не выдал.
