В антракте никто не зашел к директору, и он принял еще одну таблетку.
Второе действие имело еще больший успех, чем первое.
Спектакль кончился. Занавес давали пять раз. Главный режиссер, взяв за руки Данилину и Мамалыгу, выводил их к рампе. Потом кланялись другие актеры. Зрители аплодировали актерам, актеры аплодировали главному режиссеру. Вызывали автора. Взлохмаченный, с глуповато-счастливым лицом, Митя Березкин чуть не провалился в оркестровую яму, что по всем театральным приметам означало долгую жизнь спектакля.
Директор театра смотрел в зрительный зал. Он не видел женщину, сидевшую на месте товарища Фунтикова. Он прошел к себе в кабинет и опять позвонил главному администратору.
— Аркадий Семеныч, где она? Ушла? Ничего не сказала? . . А где Корниец? Не видели... Хорошо!.. Нет, это черт знает что такое!
Директор положил трубку и схватился обеими руками за голову. Черные мысли овладели им. В это время в кабинет ворвались главный режиссер, Митя Березкин и актеры, еще не успевшие разгримироваться.
— Триумф! — вопил мощным голосом Побратимов.
— Победа!.. — поддерживали его соратники.
Митя Березкин едва держался на ногах, опрокинутый тяжестью первой славы.
Директор тяжелым, мутным взглядом посмотрел на всех.
— Постойте!.. Где Корниец? .. Отыщите ее.
Никто не успел откликнуться на его призыв, как в кабинет влетела Зиночка Корниец.
— Ну? — сказал директор. — Что же вы?
— Я все узнала, Герасим Матвеевич. Ей понравилось. Она не могла смеяться, потому что у нее болит зуб, коренной, справа.
— Понравилось? — облегченно вздохнул директор.
— Очень... Только она говорит, что платья нужно удлинить на два пальца.
— На два? — удивленно поднял брови директор.
— Или на два с половиной. Мода меняется.
— При чем тут мода? .. Кто же она?
— Закройщица в образцовом ателье «Светлана». Она шьет жене Фунтикова.
— Закройщица... — повторил директор.
Он встал из-за стола, расправил плечи, улыбнулся широкой административной улыбкой и протянул руку главрежу.
— Поздравляю, Генрих Генрихович, с премьерой. Видите, все хорошо прошло, а вы волновались. Нервы, нервочки... Видите, все отлично!
Немного помолчав, он прибавил:
— А платья все-таки нужно удлинить на два сантиметра. Ничего не поделаешь, мнение зрителя — высший суд!
Утром у меня было тридцать семь и два. Катя вызвала врача из поликлиники.
В семь часов вечера, когда я лежал в постели, а Катя вязала кофточку, пришла она — молодая, красивая, в голубых солнечных очках и халате условно белого цвета.
— Садитесь, доктор, — любезно предложила Катя.— Извините, как вас зовут?
— Элида Капитоновна, — свирепо сказала медицинская красавица. Чувствовалось, что она обижена своим несовременным отчеством.
— Ну, кто из вас? — строго спросила она.
Катя показала на меня.
— Он, мой муж.
— Градусник! — скомандовала великолепная Капитоновна и, сняв очки, холодно посмотрела на меня серыми светящимися глазами.
Наверное, как малогабаритный, я не понравился ей.
— Утром у нас было тридцать семь и два, — сказала Катя.
— Мало ли что у вас было утром, ставьте сейчас!
Через пять минут она брезгливо вытащила градусник.
— Тридцать шесть и девять, — сказала она голосом волка из мультфильма «Ну, погоди!».
Катя покраснела:
— Утром у нас было тридцать семь и два, потом он спал и потел,— оправдывалась она, как первоклассница, не выучившая урок.
Прекрасная Элида показала все тридцать два прекрасных зуба.
— Не мешайте! Я же не лезу к вам в кастрюлю. Мужчина, раздевайтесь!
Клюнув меня в спину фонендоскопом, она тотчас же отпрянула:
— Здоров! И нечего морочить голову.
Катя побледнела.
— Послушайте, девушка, будьте вежливой.
— Я не девушка, — оскорбилась Элида, — а старым тоже нужно вести себя.
«Старым!» Этого Катя не выдержала. Нам было всего по сорок.
— Послушайте, девушка, — сказала она ледяным голосом, — где вас этому учили?
— Хамите! — взвизгнула дочь эскулапа. — Ну так лечитесь сами. — И пошла к выходу.
Катя устремилась за ней. Положение было сложное, я чувствовал, что должен вмешаться, — но как?
И вдруг мой лечащий врач остановилась как завороженная возле дивана, где лежало Катино вязанье.
