— Ну, работнички мои золотые, идемте, я вас чаем с блинами угощу, — пригласила Павла всех в дом, и ребятня гурьбой взлетела на крыльцо, ворвалась в квартиру.
Пока все мыли руки, утирались, да степенно рассаживались вокруг стола, где Павла успела поставить блины, уху, которую сварила из привезенной Максимом рыбы, капусту свежего посола, нарезала хлеб. Ребята дружно принялись есть так, словно ничего вкуснее не едали, крякали, подражая Максиму, прихлебывая горячую уху, хрустели капустой, слушали, как Максим рассказывал, что самая вкусная уха на Карасевых озерах, в котелке, у костра, когда раз бросишь рыбу в котел, да другой, да еще третий — ух, объедение, а не уха получается. Пообещал свозить ребят летом на озера.
— Но и ваша уха, Павла Федоровна, тоже не плоха, — заключил он свой рассказ, и от этой похвалы Павла покраснела.
Наевшись, ребята помогли Павле прибраться и вымыть посуду, а потом попросились поиграть в классе. Никому не хотелось расходиться после дружной работы, общего ужина. Павла дала ребятам коробку новых цветных карандашей, две новые тетради, шашки, несколько книжек, что купила недавно в городе, и ребята направились в класс, благо и одеваться не надо: дверь туда вела из общих сеней. Что-то невидимое объединило ребят в этот вечер, может быть, именно этот вечер и стал началом большой дружбы братьев Симаковых, Андрюши Воронова и Ванюшки Бурдакова…
Ребята галдели за стеной в классной комнате, а взрослые сидели в кухне. Павла — за столом, опершись на ладони, Максим — у печи на чурбачке, на котором Павла колола лучину для растопки. Он помешивал оставшиеся угли в топке печи и рассказывал:
— Я в Чапаевской дивизии в гражданскую воевал — совсем молодым парнем вступил в Красную гвардию. Полк наш назывался Волынским, был еще отряд «Красные орлы», потому, когда колхоз у нас на Четырнадцатом участке создавался, а меня председателем выбрали, я и предложил колхоз назвать «Красные орлы». Правда, недолго я председателем был, не по мне это — начальником быть, вот и попросился в отставку. Ну, про что я рассказывал?.. А-а… Ну вот, как-то нас отвели на отдых, и задумали мы в баньке попариться. Натаскали дров, воды, натопили баню. Одни мылись, а другие очереди своей дожидались. Я и еще один боец сидели на краю оврага. Сидим, болтаем, но смотрю, вроде в овраге что-то ворочается. Гляжу, а это — белые! И не просто солдатня сиволапая, как мы, а офицерьё в чёрных мундирах из батальона смерти, у них на рукаве шеврон специальный был с черепом и костями. Сыграли мы тревогу, пулеметы на край оврага подкатили, и я своего «Максимку» — тоже, я ведь всю гражданскую с пулеметом был, ну и как вдарили! Бьем, бьем, одни валятся, как снопы, а другие всё лезут наверх, прямо-таки лбом на смерть идут. Да ещё под чёрным знаменем, под барабан, парадным шагом! Б-р-р… — передернул Максим плечами от жуткого воспоминания. И замолчал, будто увидел в огне догорающих поленьев ту бешеную атаку.
— А дальше, Максим Егорович? — робко спросила Павла. В ней возникло неожиданное уважение к этому человеку, тоже воевавшему в гражданскую войну, как и Егор Ермолаев.
— А дальше… Бьем, бьем, а они всё идут и идут! Тут парнишку, что рядом со мной лежал, страхом забило: «Заговоренные они что ли? Падают, а идут!» — и бежать. Видно ему с его винтовочкой жутко стало. Иван, мой второй номер, цап его за шиворот: «Не психуй, дура! Стреляй! Им того и надо, чтоб испугались мы да побежали!» И тогда лишь смертники вспять пошли, когда ихнего знаменосца кто-то метко срезал — он, в самом деле, ровно заговоренный был: вокруг народ валится, а он прёт себе вперед, ну и другие с ним, на миру-то и смерть красна. Срезали знаменосца, ну тут они вроде как прозрели. Мы — за ними! Резня была жуткая. Сопротивлялись они крепко: и умирать не хотелось, и хмель еще не выветрился. Одного потом допрашивали, так он сказал, что такие атаки у них зовутся психическими, Каппель, их командир, придумал. А шли без опаски в рост потому, что пьяному — море по колено, их перед атакой самогонкой до отруба поили, лишь бы могли на ногах устоять. А тут еще барабанный бой, знамя развевается, в голове чёрт-те что, вот и режут парадным шагом. Я потом еще одну такую «психушку» видел. Главное — устоять надо, побежишь — хана, сомнут и изрежут в клочья. Ведь тогда как было: или мы их, или они нас.
