Около самого подъезда их нагнал Михаил. Полуобняв Люсю, прошел с ней несколько шагов, пообещал:
— Сейчас приду. Я около вашей двери утром полчаса проторчал. Носитесь где-то...
Антона дома не было. Безвольно опустив плечи, Люся остановилась около вешалки, то расстегивая, то снова застегивая пуговицы пальто. Геннадий осторожно, как с ребенка, снял с нее шапочку, пальто, шарф. Поправил выскочившую из прически шпильку. Обернулся на резкий телефонный звонок.
Люся испуганно метнулась к аппарату, сорвала трубку и опять застыла в каком-то безвольном оцепенении. Трубка громко, требовательно что-то говорила, потом дребезжаще закричала, а Люся все держала ее в опущенной руке и растерянно смотрела на Геннадия.
Дребезжащий крик оборвался, трубка тоненько, прерывисто запищала. Геннадий подошел, взял ее из Люсиных рук, положил на рычаг. Спросил, чтобы отвлечь Люсю:
— Санька куда-нибудь в кино убежал?
— В туристский поход всем классом ушли, — ответила она безучастно.
— А где у вас Василь Василич? — чтобы только не молчать, спросил Геннадий еще.
Люся вяло кивнула на дверь соседней комнаты.
— Покажи.
Так же вяло, неохотно она повела Геннадия за собой через маленькую Санькину комнату, открыла дверь в просторную кладовку, оборудованную под фотолабораторию, сказала шепотом:
— В углу, под столом.
И включила свет.
Они присели на корточки. Люся чуть сдвинула лист картона и открыла поставленный на ребро деревянный ящик. В нем, обернувши себя клочками газет, на таком же газетном ложе спал еж. Он спал вовсе не по-ежиному, в свободной, непринужденной позе на боку. Из газетного одеяла торчали острый черненький нос, белые кончики иголок; виднелось пушистое, светлое брюшко. Геннадий протянул было руку, чтобы погладить мягкое ежиное брюшко, но Люся закрыла ящик — как бы задвинула четвертую стену домика.
— Если потрогаешь — проснется. А так месяц проспит. За всю зиму раза три просыпался.
И она, оживившись, стала рассказывать, как Василь Василич, просыпаясь, открывает дверь кладовки, как выходит оттуда худой, даже какой-то сплющенный и стучит своей чашкой, пока в нее не нальют молока, а потом пьет долго и много, а насытившись, становится снова колючим колобком и, переваливаясь на коротких лапах, смешно бегает по квартире.
— Я видел, как он стойку перед холодильником делает, — чтобы поддержать спасительный разговор, вспомнил Геннадий.
— Это он колбасу просит. Очень любит. — И Люся опять тихо, неуверенно засмеялась. — Встанет на задние лапы, а передними холодильник царапает.
Телефонный звонок погасил ее смех.
На этот раз она почти спокойно сняла трубку.
— Да. Слушаю. Здравствуй, Витя. Сегодня? — И голос ее опять надломился. — Сегодня поет не он. По-че-му? — медленно повторила заданный ей вопрос и, ища поддержки, оглянулась на Геннадия.
А он опять вспомнил, что сегодня его премьера, и опять услышал в себе музыку радости. Машинально пододвинул Люсе стул. Она устало прислонилась к спинке.
— Антон нездоров, — сказала в трубку. — Нет, не ангина. Ну приезжай, если хочешь.
И торопливо нажала рукой на рычаг.
И опять им обоим стало тягостно, и Геннадий искал и не находил подходящих к случаю слов.
Она пошла в кухню, и Геннадий бесцельно пошел следом, жалея, что поддался настроению, взял на себя роль утешителя, и стыдясь этих своих мыслей, и с нетерпением ожидая спасительных шагов за дверью.
— Кофе, что ли, сварить? — думая о своем, равнодушно спросила Люся.
Геннадий промолчал, и она тут же забыла, о чем спрашивала.
Стукнула незапертая входная дверь. В кухню заглянул неестественно улыбающийся Михаил. Люся скользнула по нему невидящим взглядом, поздоровалась, будто не с ним только что виделась в подъезде.
Равнодушно сказала:
— Раздевайся.
Она все-таки взяла себя в руки: сварила кофе, нарезала ветчину, сыр, лимон, накрыла в столовой на маленьком низком столике. И пошла открывать дверь, по спокойному, деликатному звонку безошибочно определив, что пришел Виктор.
Он пришел не один, с незнакомым Люсе человеком, одетым, как и сам Виктор, в ладную офицерскую шинель и высокую барашковую папаху.
— Где больной? — шумно спросил Виктор с порога. — Я ему знаешь кого привел?! Сразу выздоровеет. — И, наклонившись к самому ее уху, шепотом объяснил:
