Но судью подобные сомнения не терзали. Выслушав показания, он попросил книгу обвинений, занес туда имя и адрес Холмса, возраст и само выдвинутое против него обвинение. Сюда же были вписаны имена и адреса прокурора и его свидетелей, а также перечень вещей, найденных у заключенного. (Он включал в себя пару очков-пенсне, моток бечевки, кольцо с печаткой, изображавшей герб великого князя Кассель-Фельштейнского, два окурка, завернутых в страницу из лондонской «Корн серкулар», пипетку, несколько греческих монет и кусочек берилла. По сей день мне интересно, что обо всем этом подумали власти.) Холмсу, за все время слушания не произнесшему ни слова, было сказано, что он останется под стражей до решения коронерского суда, который состоится в начале следующей недели. А потом начнется судебный процесс. На этом слушание было закрыто. Мировой судья торопился – ему предстояло рассмотреть еще несколько дел, а за окном уже начинало темнеть. Я смотрел, как Холмса выводят из зала суда.
– Идемте, Ватсон! – сказал Лестрейд. – Живее, у нас мало времени.
Я вышел за ним из зала, спустился на один лестничный пролет и попал в подвальный этаж. Комфортом там и не пахло, даже стены были выкрашены в зловещий цвет, изрядно облупились и имели убогий вид. Возможно, этаж был спроектирован специально для заключенных, мужчин и женщин, которым пришлось распрощаться с обычным миром наверху. Лестрейд, естественно, здесь бывал. Он быстро провел меня по коридору, и мы оказались в вытянутой комнате, выложенной белым кафелем, с одним окном и скамьей, которая тянулась по всей длине помещения. Скамью делили деревянные перегородки, и, сидя здесь, ты был изолирован и не мог общаться с теми, кто сидел по другую сторону. Я сразу понял: это был тюремный зал ожидания. Возможно, здесь до слушания держали Холмса.
Едва мы вошли, у двери возникло какое-то движение, и в сопровождении человека в форме появился Холмс. Я бросился к нему и даже был готов его обнять, но сдержался – для него это было бы еще одним звеном в цепи испытанных им унижений. Но когда я обратился к нему, голос мой предательски задрожал:
– Холмс! У меня просто нет слов. Несправедливый арест, такое обращение с вами… просто не укладывается в голове.
– Да, все это чрезвычайно интересно, – откликнулся он. – Здравствуйте, Лестрейд. Забавно развиваются события, да? Что вы об этом скажете?
– Не знаю, что и думать, господин Холмс, – пробормотал Лестрейд.
– Ну, к этому нам не привыкать. Наш друг Гендерсон устроил нам хорошенькую свистопляску, а, Ватсон? Не будем забывать, что чего-то подобного я и ожидал, будем считать, что Гендерсон сослужил нам добрую службу. Я и раньше подозревал, что мы натолкнулись на заговор, который не ограничивается убийством в гостиничном номере. Теперь я в этом уверен.
– Какой толк от этой уверенности, если вас посадят в тюрьму и нанесут разрушительный удар по репутации? – ответил я.
– Думаю, моя репутация сама о себе позаботится, – сказал Холмс. – Если меня повесят, Ватсон, вам придется убедить ваших читателей, что произошло большое недоразумение.
– Вы, конечно, можете шутить, господин Холмс, – вмешался Лестрейд с досадой в голосе. – Но хочу вас предупредить: у нас очень мало времени. А улики против вас, если говорить прямо, неопровержимые.
– Что думаете о свидетелях, Ватсон?
– Не знаю, Холмс, что сказать. Друг друга они, судя по всему, не знают. Родом из совершенно разных мест. И в то же время дают одну и ту же картину происшедшего.
– Надеюсь, мое слово для вас значит больше, чем слово нашего друга Исайи Крира?
– Естественно.
– Тогда знайте: то, что я рассказал инспектору Гарриману, полностью соответствует действительности. При входе в курильню опиума меня встретил Крир – как нового клиента, скажем так, радушно, но не без осторожности. На матрасах в полузабытьи или делая вид лежали четверо, один из них действительно был лорд Хорас Блэкуотер, хотя, конечно, тогда я его не знал. Я дал понять, что пришел за четырехпенсовой порцией радости, и Крир предложил пройти в его кабинет и там с ним расплатиться. Чтобы не вызывать подозрений, я согласился, но едва переступил порог комнаты, как на меня набросились двое, схватили за шею, связали руки.
