Леви засмеялся, и я посмотрел на него.
— Саул правда классный. Смешной очень.
— Смешной?
Я сполз со стула и встал на колени.
— Это я, я, я смешной! Смешной и жалкий в своих истероидных попытках заработать хоть капельку вашего внимания! Это меня, меня, меня недостаточно любила мама! Это я хочу, чтобы все на меня смотрели! Эй, Козел, я делаю это ради вас, теперь в наших посиделках есть хоть что-то от психотерапии.
— Твои травмы детства никому не интересны, Макси.
— А вам стоило выбрать другую профессию!
Вирсавия засмеялась, Лия сделала то, чего я от нее и ожидал, сменила позицию, продемонстрировав мне свою дельту Венеры, Рафаэль скучающе смотрел в окно, пытаясь скрыть неловкость, похожую на раскаленную иглу в его мозге. Я подполз к Леви, положил голову на его колени.
— Ты просто не можешь так со мной поступить!
— Нет, я имею в виду Саул просто прикольный. Абсурдный такой.
— Как японские сериалы восьмидесятых? Да, кого я обманываю, он станет твоим лучшим другом, ведь он похож на японские сериалы восьмидесятых даже больше, чем японские сериалы девяностых похожи на японские сериалы восьмидесятых.
— Успокойся, Макси, ты же не на хорошей групповой терапии, где все принимают чувства друг друга и гоняются за гештальтами.
Одну руку Леви держал у меня на голове, другой рисовал в блокноте разноцветные грибы с желтыми глазами, яркие-яркие и совершенно бессмысленные. Леви часто рисовал маленькие картинки, чтобы очистить голову. По выражению глаз у психоделических героев его рисунков на полях всегда можно было определить его настроение, хотя Леви и не знал этого. Я ему просто не говорил. Оранжево-синие, желтоглазые грибы были грустными из-за Калева.
Вирсавия сказала:
— Саул из приюта. Это та-а-ак трагично и загадочно.
Глаза Вирсавии загорелись, словно Саул вызвал в ней какой-то энтузиазм, какую-то жажду деятельности. Вирсавии нравились многие мальчики, в основном, из-за их внешности. Душевные качества мужчин, впрочем, как и их тачки, деньги, статус в школе, ее не интересовали. Запасть она могла на любого, если вдруг Вирсавию возбудила родинка на его пальце или, к примеру, изгиб его губ. Про родинку даже не совсем шутка. Так попал Леви, причем объектом любви Вирсавии, два раза с ним погулявшей, была та же родинка, которая, как клялся Леви, станет меланомой, если он не будет избегать попадания солнечных лучей на нее. Верно говорят: никогда не знаешь, что к добру, а что к худу. Ну, или не так говорят. Да и в принципе какая разница, кто там и как говорит, Фуко как-то утвердил в качестве общего места, что дискурсов так много, что они наскакивают друг на друга, делая мир таким противоречивым.
А может, он такого и не говорил, и тогда все еще сложнее, потому что мир-то остался противоречивым, но общего места в таком случае уже нет.
— Да, давай, — сказал Козел. — Расскажи-ка тут о себе, Саул. Будет немного похоже, как будто я правда работаю, если кто зайдет.
Я вернулся на свой стул в настроении мрачном, завистливом. Даже, на секунду, сам себе разонравился. Потом решил, что я, вообще-то, умудряюсь любить себя таким, какой я есть, то есть совершать невозможное. А приуныть немножко от новенького в твоей уютной компании намного более достойно, чем все те моменты, когда я открываю рот не для того, чтобы положить туда литий или ириску.
— Я из приюта, ну да. Так и сказала Вирсавия. Я не буду с ней спорить. Я жил в приюте в Дуате. А затем меня усыновила мама Рафаэля.
Я посмотрел на Рафаэля и понял, что в его глазах куда больше безысходности, чем обычно. Ну да, как же, как теперь жить виртуальной жизнью, когда к тебе подселили нового брата.
— Интересно, — сказал я. — Если родители усыновляют нового ребенка, значит ли это, что старый — некомпетентен?
Рафаэль показал мне средний палец. Какая небанальная аргументация. Вирсавия сказала:
— Заткнись, Макси.
— Ты любила мои семитские глаза! Мои кудри! Тебе даже мой неправильный прикус был мил! Вот как ты теперь со мной, а?
— Кудри у Саула очень пружинистые, — мечтательно сказала Вирсавия.
— Мы вообще не о нем! Мы сейчас о Рафаэле!
Рафаэль вздрогнул.
