Было около часу дня, когда пан Доминик возвращался на наемных лошадях из уездного городка.
Тощие крестьянские клячонки вязли в подтаявшем снегу, неокованные полозья врезались в снег до самого грунта и тащились как по катку для белья, то и дело подпрыгивая на ухабах и раскатах. Старик закутался в порыжелую енотовую шубу, нахлобучил шапку на глаза и, покуривая недорогую сигару, думал. Было время, разъезжал он на четверке меринов, в роскошных санях, с кучером в ливрее, было время, кутался в теплую дорогую медвежью шубу… Боже мой, земля дрожала, бубенчики слышно было за полмили, кони фыркали, мужики и евреи стояли без шапок… Но хуже ли ему теперь? Как знать! Никогда еще езда на санях по пустому полю не доставляла ему такого удовольствия, как теперь, когда он едет на простых мужицких розвальнях… Дома ждет его пан доктор Петр Цедзина. Ха — ха! Но, но, лошадки! Быстрей! Еще вон только один лесок, потом маленький овражек за Заплотьем…
«Интересно знать, — думал пан Доминик, — составил ли и переписал ли Петрек счета? Верно, думал, бездельник, что я ему дам по целым дням слоняться по хатам (должно быть, учит девок по — немецки разговаривать) и бить баклуши… Нет… посиди‑ка, пан химик, за приходо — расходными книгами, понаставь цифр, напиши красивым почерком сводки для господина инженера, выручи старика отца. Даром, что ли, стану я тебе возить табак да тратить деньги на сардинки?»
Лошади въехали во двор и остановились у крыльца. Пан Цедзина слез с саней и вошел в сени, с шумом отряхивая снег с сапог. В дверях комнаты показался доктор Петр.
— Что это? У тебя, видно, голова болит?! — воскликнул пан Доминик.
— Да нет! — принужденно ответил сын.
— Что же ты такой бледный и кислый?
У молодого человека был действительно невеселый вид.
Взгляд его глаз стал странно холодным и затуманился грустью. Доктор Петр шагал по комнате из угла в угол и нервно курил папиросу.
— Вот я велю сейчас Ягне борщ подать, так ты у меня сразу придешь в себя. Без борща, скажу я тебе, человек всегда плохо себя чувствует.
— Я не смогу есть, да и вообще… у меня мало времени.
— Мало времени?
— Да, — резко произнес доктор Петр, — я… видишь ли, отец… я должен ехать. Ничего не поделаешь… я должен ехать на эту службу в Гулль.
Пан Доминик не сказал ни слова. Не снимая шубы и шапки, он сел на стул и опустил голову. Он не смотрел, что делает сын, — он ничего не видел. Он чувствовал только, что ему душно, что ему нечем дышать. Он хотел выйти на воздух, освежиться, собраться с мыслями, но не мог двинуться с места. Молодой человек приводил в порядок бумаги и счетные книги, разбросанные на столе. Он взял в руки небольшую старую, засаленную записную книжку, обвязанную грязной тесемкой, и стал ее перелистывать.
— Отец, — произнес он с грустью и сожалением в голосе, — в этой книжке я прочел, что на мне тяготеет долг, который я должен уплатить безотлагательно.
— Оставь меня в покое, оставь меня в покое! — ответил старый Цедзина, опуская голову на руки.
— Прежде чем уехать, я должен объяснить тебе, отец, почему я решил это сделать.
— Что ты хочешь мне объяснять, глупец, что? — вскипел старик. — Поезжай, если на то твоя воля. Только, ради бога, прошу тебя, не расточай передо мною своих премудростей.
— Я хочу поговорить с тобой совершенно искренне и откровенно о деле, имеющем для меня очень важное значение. Четыре года назад ты мне прислал в разные сроки двести рублей. В следующем году тоже двести рублей. Потом двести пятьдесят и в прошлом году опять двести. Всего восемьсот пятьдесят рублей. Жалованья ты получаешь триста рублей в год. Откуда же эти деньги?..
— Милый мой сынок… не вздумай только выставить меня вором. Если ты внимательно просмотрел счета, то должен был заметить, что из денег Бияковского я не взял ни одной копейки. В книгах все записано. Что я не продавал тайком ни извести, ни кирпичей, в этом ты можешь убедиться из счетов. Наконец, я даю тебе чест ное слово… у меня на совести нет ни одной копейки Бияковского. Бог свидетель!
— Да, это совершенная правда.
— Раз ты выступаешь в роли обвинителя, ты должен кое‑что понимать в делах. Весь секрет состоит в том, что Бияковский предоставил мне право на получение дополнительного вознаграждения, правда довольно оригинального. Из выручки от продажи он ничего не хотел мне давать и на мои настойчивые требования всегда пел одну и ту же песню: «Удешевляйте производство… а что на этом сэкономите, то ваше». Он обещал рабочим сначала по тридцать копеек. Я им потом дал по двадцать, ну и, разумеется, они согласились, потому что заработать им больше негде, а тут у них верный заработок. Вот таким образом у меня и собралось немного денег для тебя.
