— Die ewige Erinnerung[1].
Больше вопросов не было.
Гарин круто развернулся, подошёл к стене с картой Республики Алтай, утыканной разноцветными булавками, глянул на старый немецкий барометр, показывающий хорошую погоду. И снял с гвоздя короткую, с пивную бутылку, чёрную резиновую дубинку blackjack с утолщением на одном конце и кожаной петлей на другом. Продел левую руку в петлю и вышел из кабинета в коридор. Размашисто двинулся по нему в сторону светлого холла, постукивая дубинкой себя по бедру. Титановые ноги его шагали без какого-либо специального звука.
В холле на бежевых диванах сидели двое врачей, трое медсестёр и двое рослых санитаров. Все они сразу встали, завидя приближающегося Гарина.
— Доброе утро, господа! — громко приветствовал их Гарин издали.
— Доброе утро, Платон Ильич! — ответили медики.
Гарин подошёл, протянул руку врачам, они пожали её с лёгким деловым поклоном. Медсёстры сделали книксен, санитары поклонились.
— Похоже, погода нам по-прежнему благоприятствует! — заговорил Гарин своим громким рокочущим голосом, в котором, впрочем, было что-то затаённо-испуганное, словно он сам пугался своего решительного голоса.
— Весна опережает свой график ровно на месяц, — улыбнулся старший из врачей, Андрей Сергеевич Штерн, высокий, сутулый, худой, как жердь, с дынеобразной лысоватой головой и вытянутым, словно верблюжьим лицом с оттопыренной нижней губой.
— Гусиный лук зацвёл, — доложила доктор Пак, субтильная женщина в квадратных очках и с мужской короткой стрижкой. — Невероятно!
— Весна-красна нам на радость, — улыбалась старшая медсестра Ольга, полноватая приветливая блондинка. — Весной веселее, чем зимой, ведь правда?
— Веселее! — зарокотал Гарин. — Особенно — дроздам!
— Спать не дают решительно, — покачала красивой головой чернобровая и быстроглазая сестра-секретарша Маша с неизменно высокомерным выражением смуглого лица. — Четвертую ночь сплю с берушами.
— Дроздовое нашествие! — Гарин стукнул себя по ноге. — Инвазия! Прободение соснового бора! Кто не рад? Кто против? Все рады!
— А весеннее обострение? — страдальчески улыбнулся ему Штерн, выставляя вперёд нижнюю губу, словно умоляя. — У троих уже началось. И раньше обычного.
— Ангела? Джастин? — Гарин сверкнул на него пенсне.
— И Синдзо.
— Синдзо? Не ожидал!
— Да, вроде самый аспонтанный.
— Аспонтанность, дорогой доктор Штерн, это не муха в янтаре! — Гарин громко стукнул себя по титановой коленке. — Приму его первым после завтрака! Ну-с, пойдёмте, пойдёмте!
Он направился к широкой лестнице из алтайского розовато-жёлтого мрамора и стал подниматься по ней, постукивая blackjack'ом по перилу. На втором этаже санатория располагались палаты, которых всего в элитном санатории «Алтайские кедры» было тридцать две. Но в эту необычную весну в них находилось всего восемь пациентов. Санаторий был снят ими на полгода целиком столь быстро и неожиданно, с таким финансовым предложением, с таким административным нажимом республиканских властей, что владельцу санатория пришлось временно закрыть глаза на свою репутацию и на реноме этой уже довольно известной здравницы. Пациентов предыдущих пришлось со скандалами выписать.
Двенадцать палат люкс располагались в правом крыле, куда медики прошли по коридору, увешанному пейзажами алтайских импрессионистов.
Санитар постучал в дверь палаты № 1 и остался снаружи, как и его партнёр. Остальные вошли в палату. Она была просторной, светлой, двухкомнатной, с большими окнами, уютной двуспальной кроватью, гостиной с кожаными креслами, видеомузыкальным центром, аквариумом, комнатными растениями и ванной комнатой, дверь в которую была открыта. Пациент восседал на унитазе и чистил зубы.
— Good morning, Donald! — Гарин заглянул в ванную.
Своей четырёхпалой рукой пациент вытащил зубную щётку из огромного рта, смачно сплюнул на пол и произнёс глубоким, утробным фальцетом:
— Heavens to goddamn Betsy, it is a good morning![2] — Sleeping? Feeling? Appetite? — Гарин перешёл на свой простейший английский.
Пациент сунул щётку в рот и продолжил чистку зубов.
— Complaints? Wishes?
Пациент громко и протяжно выпустил газы, оторвал туалетной бумаги, подтёрся, ткнул пальцем без ногтя кнопку спуска воды, плюхнулся на кафельный пол, прошёлся по нему на мясистых белых ягодицах к стоящему напротив раковины стулу, ловко подпрыгнул на ягодицах и уселся на стул. Не обращая внимания на Гарина и свиту, он вытащил щётку изо рта, глотнул воды из стакана, отвратительно громко прополоскал огромный рот и пустил в зеркало мутно-белую струю. Подождав, когда его отражение проступит сквозь муть, он улыбнулся себе и произнёс: — Hi, Donald!
