Только недавно стало известно, что Дмитрий Олицкий расстрелян 3 ноября 1937 года в Архангельске.
Леся Падун-Лукьянова
НА КОЛЫМЕ
Мне трудно, почти невозможно было понять психологию арестанток моего этапа. Правоверные коммунистки, оправдывающие все сущее, кроме своего ареста, конечно, очень тяжело реагировали на происходящее с ними. Может быть, только на словах они не осуждали происходящего, не выражали протеста. Лучшие из лучших твердили о том, что там, в центре, не знают о происходящем на местах, о методах следствия, о произволе на этапах. Они ощущали болезненно, остро свой позор, стыдились самих себя. Я не понимала, как можно стыдиться ложного обвинения, а не возмущаться им, просить о пересмотре своего дела, а не требовать его. Ведь передо мной не обыватели, передо мной борцы за счастье народа — борцы за справедливость, члены самой передовой, самой непреклонной партии мира.
Я не понимала женщин моего этапа.
Нас привели в баню. Блаженство — сбросить с себя потное и грязное белье. В одну кучу приказали нам сложить все наше арестантское белье и обувь. Каждой из нас дали по кусочку мыла со спичечный коробок и запустили в баню. Баня была просторная, с деревянными лавками, чанами и шайками. Никто не торопил. Воды мы брали — сколько хотели. Банщицы были ласковы и приветливы. Не сразу мы поняли, что банщицы — это такие же зэки, только крепче, здоровее нас. Они не получили тюрем, а по приговору сразу проследовали этапом на Колыму. Все прелести этапа они пережили, но вошли в него не изнуренные тюрьмой, а сразу же после двух-трех месяцев следствия. Следствие и у них было тяжелое, но они успели уже оправиться от пережитого.
В бане было хорошо, в раздевалке сразу стало плохо. В тюрьмах мы не подвергались санобработке. Санобработка стала первой «прелестью» лагерной жизни. Вымывшихся женщин смотрели на вшивость. Женщинам сбривали волосы на всех частях тела. Вшивости в нашем этапе не было. Свои косы женщины нашего этапа отстояли. Кажется, в первый раз я услышала вопли протеста. Женщины остаются женщинами. Отчаяние их перешло в бурную радость, когда они стали получать одежду. Каждая получила комплект. Трусы, бюстгальтер, рубашка, платье, пара чулок и обувь. Первого сорта были все эти вещи. А платья были не тюремного образца — разноцветные: красные, синие, зеленые, в клеточку, в полоску, в цветочках… Выстроившись в очередь за комплектами, женщины загляделись на платья. Они высматривали, высчитывали в груде комплектов, какой достанется. Одни мечтали о синих, другие — о красных. По получении комплектов сразу же начался обмен. В раздевалке шла примерка платьев, строились планы на перешивку.
Не выдали нам резинок. Нужно укрепить чулки, но как? Ведь мы были голы, у нас не было ни одной тряпочки, ни одной завязочки. Обувь принесла горе. Нам выдали огромные бутсы, всем — одного размера. Шнурков в них не было. При каждом шаге опускались чулки, и хлопали на ногах бутсы. Приветливые банщицы успокаивали нас — в лагере все обойдется.
ЖЕНСКАЯ ЗОНА МАГАДАНСКОГО ЛАГПУНКТА
Строем по пять человек в ряду стояли мы теперь перед воротами женской зоны Магаданского лагпункта. Деревянный частокол, в несколько рядов колючая проволока, по углам — вышки с постовыми. Большие деревянные ворота, у ворот — вахта. Через открытые ворота мы видели большой двор, во дворе в отдалении толпились женщины-заключенные, глазели на нас. По обе стороны двора стояли невысокие деревянные бараки.
Из калитки ворот вышло лагерное начальство. Опять равнение строя, опять поименная перекличка: имя, отчество, фамилия, год рождения, место рождения, национальность, статья, срок — проходи в зону.
По одной отделялись мы от строя и проходили в ворота лагеря, и каждой из нас вахтер бросал:
— Проходи в самый последний барак.
По одной проходили мы и к бараку. Лагерницы сочувственно смотрели на нас, но не подходили, не заговаривали. Бог знает, каким путем узнали они о прибытии «тюрзаковского» этапа. Для нас освободили целый барак и — самый плохой барак в зоне. «Тюрзачек» пошлют на самые тяжелые подконвойные работы. У «тюрзачек» грозные статьи и длинные сроки заключения.
