— Что это? — шепотом спросила она Мару.
— Работают трактора…
Действительно, вдали работало несколько тракторов.
— Ну и что ж? — все так же шепотом спросила Рада.
— А то, — четко выговаривая слова и не понижая голоса, ответила Клавдия Ивановна, — а то, если работают трактора — значит, расстреливают.
В зоне было по-прежнему тихо, только вдали работали трактора. Через полчаса они замолкли.
— Все. — Клавдия Ивановна повернулась спиной, может быть, на самом деле хотела спать, а может быть, притворялась.
Раде вспомнилось, что в одной книге она прочитала о том, что казнь есть нечто большее, чем смерть. Казнь — это глумление и надругательство над человеком.
Неужели ее отсюда завтра не заберут? Неужели ее не увезут в Магадан? Она лежала до утра с открытыми глазами.
Утром откинули мешковый полог, зарешеченное без стекол окно упиралось в высокий забор с ржавой колючей проволокой наверху. В окно видны молочно-серое небо и сопка с торчащими пнями. Мара вынесла парашу в полуразрушенную уборную в центре двора.
— А прогулок у вас не бывает? — спросила Рада.
— У смертников прогулок не бывает. Почему вы все время задаете идиотские вопросы? — Клавдия Ивановна зло посмотрела на Раду.
При дневном свете женщины казались еще страшнее: грязные, с сальными волосами, они были настолько худы, что под желтой сухой кожей выступали кости черепа, а глаза были обведены широкими синими кругами.
— Она еще ничего не знает, и она еще такая молоденькая, — заступилась за Раду Мара.
— Все равно. Она все время задает глупые вопросы. Одна — истеричка, а другая — дура, послал бог компанию.
«Неужели я тоже буду такая худая и страшная, как они?» — с тоской подумала Рада. Нет! За ней придут. Уполномоченный с лицом клоуна сказал, что сегодня пойдет машина в Магадан.
В полдень принесли немного кипятка и маленькие кусочки сырого хлеба. Это была знаменитая «трехсотка». Но у них еще оставались продукты: соленая рыба, хлеб и сахар. Рада начала подметать пол, стирать пыль. Она не могла больше ждать, за работой время шло быстрее.
Женщины лежали на нарах и смотрели, как Рада убирает.
— Мы тоже раньше следили за чистотой, а теперь не можем, ослабели, и нас ни разу не водили в баню. — Мара начала плакать. Сначала потихоньку, потом громче, она захлебывалась рыданиями и билась головой о доски.
— Вот, опять началось. — Клавдия Ивановна взяла кружку воды и вылила Маре за шиворот, потом несколько кружек на голову.
Дежурный открыл «волчок».
— Ах, опять эта… — и отошел.
Мара затихла, ее укрыли бушлатом, и она уснула, изредка всхлипывая.
— С ней всегда после таких ночей истерики. Конечно, ей тяжело, у нее на «материке» ребенок. Но нельзя себя так распускать.
Рада вычистила камеру, даже стерла пыль с решеток. Никто за Радой не приходил и, наверное, никто не придет. Сколько ей здесь мучиться — неделю, несколько месяцев?
К вечеру сопки стали золотистыми, и один янтарный луч пробился в камеру. Рада потеряла всякую надежду.
— Я говорила, в Магадан вас не повезут. Уполномоченным нельзя верить ни единому слову.
Мара проснулась и сидела на нарах, обхватив руками острые колени.
— А может быть… — начала она.
— Все ясно, — отрезала Клавдия Ивановна, и Раде показалось, что она довольна, что Рада останется с ними и будет ждать своего часа. — Сегодня ночью можно будет спать, после этого всегда неделю-две можно спать, пока они не подберут новую партию.
Но Рада эту ночь не спала. Неужели ее отсюда не заберут? А впрочем, почему ее должны забрать? Чем она лучше других? Клавдия Ивановна — член партии и участница Гражданской войны, Мара — учительница, у нее ребенок. Разве у меня большее право на жизнь? Сколько еще придется ждать? Когда соберут следующую партию? На приисках не хватает тракторов, а здесь под их шум расстреливают людей. Сколько у них тракторов? Два? Четыре? И насмешливый, точно чужой голос подсказал ответ: когда тебя поведут, ты узнаешь, сколько у них тракторов!
Утро наступило сырое и мглистое. Несколько раз начинал накрапывать дождь.
«А во время дождя расстреливают?» — подумала Рада, но не решилась спросить.
У них еще оставались сахар и вчерашние пайки хлеба. Сегодня они все съедят, и начнется «трехсотка».
