— Добро пожаловать! — воскликнул хозяин, раскинув руки.
— Отведи нас в триклиний, — велела Ливия. — Мужу нехорошо.
— Разумеется! — Поллион кинулся выполнять приказание, так что его меховая накидка раздулась наподобие паруса. — Разумеется!
В атрии затейливые жаровни едва согревали застывший воздух, зато когда мы вошли в триклиний, даже Октавиан расправил плечи. Здесь было натоплено, точно в бане. В драгоценных золотых вазах горделиво высились пышные букеты. Колонны были увиты гирляндами, словно пришла весна.
— Слишком вычурно, — неодобрительно заметила Ливия.
— А где Горация? — первым делом спросила Юлия, оглядевшись и не увидев хозяйки.
Поллион замешкался.
— Боюсь, она сегодня не сможет к нам присоединиться.
— Почему? Она что, заболела?
— В некотором смысле.
— Ты ведь не хочешь сказать… — задохнулась Октавия.
Хозяин виновато кивнул.
— Боюсь, она выбрала неудачное время…
— Тогда что мы здесь делаем?!
Поллион нахмурился.
— Я обещал принять Цезаря в первый вечер сатурналий.
— Мне нужно ее увидеть, — дерзко сверкнула глазами Юлия.
— Прошу прощения, моя жена сейчас у себя.
— И что же? Теперь ее заперли, точно корову в хлеву: пусть рожает, а мы будем веселиться?
— Держи себя в руках, — отрезал Октавиан. — И садись на место.
— Я лучше буду с Горацией. Прошу тебя, отец. Пожалуйста.
Октавиан посмотрел на хозяина.
— Малыш должен появиться сегодня?
— Если повезет, пир сатурналий станет и пиром в честь моего наследника.
— Тогда пусть они пообщаются. При схватках женщине легче, когда кто-нибудь находится рядом.
Поллион удержался от возражений и только кивнул.
— Да-да, конечно. Вверх по лестнице и направо.
Юлия бросила взгляд на меня.
— Ты что, пойдешь вместе с ней? — воскликнул мой брат.
— Почему бы и нет?
— Там будет много крови и страданий.
— Рождение малыша — это не чума.
— Женщины проще относятся к подобным вещам, — сказал Александру Марцелл.
Поднявшись по ступеням, мы пошли на звук жалобных вскриков и оказались в задней части дома. За дверью нас ожидал полумрак и невыносимый запах пота, от которого у меня свело желудок. Может быть, Александр был все-таки прав?
— Юлия! — ахнула хозяйка, увидев нас.
Усаженная в родильное кресло, совсем обнаженная, не считая паллы[32] на плечах, она дышала с огромным усилием. Рядом столпились повитухи, ожидая, когда ребенок выпадет через отверстие прямо к ним руки.
Я отпрянула, потому что ни разу еще не видела, как появляются дети, зато моя спутница устремилась вперед.
— Горация, — нежно проговорила она, вытирая ее взмокший лоб.
— Скоро уже, — прохрипела та. — Я чувствую.
— Продолжай тужиться, — велела повитуха.
— Ты что-нибудь принимала? — спросила Юлия.
— Немножко вина.
— И все? А вербену?
— Ничего! — простонала Горация, впившись руками в кожаные подлокотники кресла. — Поллион запретил.
— Крестьянские суеверия! — возмутилась дочь Цезаря.
Повинуясь ее взгляду, я кое-как подошла на подкашивающихся ногах и тоже принялась вытирать лоб роженицы льняным платочком, смоченным лавандовой водой.
— Нужно было выпить сильфий[33], — прохрипела юная госпожа. — Теперь я не доживу до нового года.
— Ерунда, — отрезала ее подруга. — Ты здорова, и это всего лишь первый раз.
Горация заскрипела зубами, а потом завизжала так, что, наверное, заглушила мелодию арфы, игравшей в триклинии. Еще несколько часов миновало без изменений. Мы продолжали подбадривать роженицу и обмахивать ей лицо. Но вот одна из повитух воскликнула:
— Показался, госпожа! Тужься дальше!
Горация посмотрела на подругу.
— Спасибо, — сказала она и заплакала. — Спасибо за то, что пришла.
— Сейчас не до этого! Не отвлекайся!
Пальцы Горации побелели, впившись в подлокотники кресла; на лице застыла гримаса боли. Вновь и вновь она напрягалась, кричала, плакала — и наконец извергла вместе с водой и кровью маленькое дитя. У меня перехватило дыхание, а Юлия возликовала:
— Девочка! Это девочка!
— Нет, — прошептала Горация и выпрямилась в родильном кресле. — Не может быть!
Повитухи бережно завернули плачущего младенца в теплую шерсть.
— Госпожа, у тебя девочка. Очень здоровая.
— Но ему нужен сын.
— В следующий раз…
— Вы не понимаете! — В ее глазах появилось отчаяние. — Муж не примет!
