Повитуха поджала губы.
— Господин Поллион платит мне. Я выполняю приказы хозяина.
— Зачем же на свалку? Эта крошка не сделала ничего дурного.
— Не сделала. — Женщина мстительно улыбнулась. — Как и те двести рабов.
— И что теперь? — воскликнула Юлия. — Раз они умерли, пусть погибает и дочка патрициев?
Рабыня не ответила.
— Я дам денарии, — предложила в отчаянии Горация. — Пожалуйста, не уносите ее на свалку.
Помедлив, женщина рявкнула на своих помощниц:
— Идите!
Те немедленно испарились. Когда коридор опустел, повитуха сказала:
— Двести денариев.
Горация побледнела.
— Это же все мое приданое.
— И надежда выжить для твоей дочери. Вдруг ее кто-нибудь подберет? А по свалкам рыщут голодные волки.
— Погоди, — задрожала хозяйка. — Я дам, сколько нужно.
Юлия так и впилась глазами в повитуху.
— Ты не лучше дикого зверя, — прошипела она.
Та посмотрела на нас без всякого сожаления.
— Мы ведь рабы, с нами и обращаются, словно с животными. Или не так?
Вернулась Горация, и повитуха ловко спрятала под накидкой несколько увесистых кошельков.
— Как вы ее понесете? — с тревогой спросила несчастная.
— Все будет в порядке.
Но я-то знала: если даже ребенок и выживет, то окажется в лупанарии, где познает насилие чуть ли не раньше, чем научится говорить. Мама рассказывала: существуют подонки, предпочитающие совсем несмышленых девочек. По щекам Горации побежали слезы, и Юлия прошептала:
— Неужели никто не возьмет ее к себе?
— Как я это устрою? Поллион непременно узнает.
Повитуха прикрыла малышку накидкой. Горация с Юлией плакали вместе. Я отвернулась, чтобы не видеть ужасной сцены, и медленно тронулась вниз по лестнице. В триклинии как ни в чем не бывало играла арфа. Хозяин как раз поднял чашу с вином, собираясь произнести тост.
— Что случилось? — спросил Александр.
— Это девочка, — тихо сказала я.
Марцелл помрачнел.
— Калека?
— Нет. Но Поллион хотел сына. Он приказал унести малышку из дома.
— Точно подкидыша? — вскрикнул юноша.
Я кивнула.
Октавия поднялась со своей кушетки и, пересев к нам, спросила вполголоса:
— Где Горация?
Я поведала всю историю, даже последнюю часть, касающуюся Молочной колонны и двухсот денариев. К концу рассказа лицо собеседницы будто бы окаменело.
— И что теперь ее ждет? — вырвалось у меня.
— Горацию или девочку?
— Обеих.
Октавия тяжело вздохнула.
— Если выживут, значит, будут терзаться ужасной тоской до самой смерти.
Вернувшись за столик Октавиана, сидевшего вместе с Ливией и Терентиллой, она зашептала ему на ухо. Цезарь взглянул на меня и поднялся с места.
— Что такое? — воскликнул Поллион. — Еще даже не подали сладкого!
— Говорят, у тебя ребенок родился, — процедил Октавиан. — Было бы грубостью с нашей стороны задержаться в доме, когда твое место — рядом с женой.
Тот беззвучно, по-рыбьи, захлопал жирными губами.
— Марцелл, иди за Юлией, — отрывисто приказал Цезарь.
Поллион растерянно огляделся.
— Это бабьи дела, кого они могут касаться, тем более в праздник?
— Судьба детей Рима касается каждого, — холодно ответил Октавиан. — Даже таких глупцов, как ты.
В триклинии оставалось несколько дюжин гостей, но все, кто явился в обществе Цезаря, собрались уходить.
— Мои поздравления, — проговорил Агриппа, не ведая о трагедии, разыгравшейся наверху.
Лицо хозяина приобрело оттенок непропеченного теста. Провожая нас через атрий к повозкам, он посетовал:
— Может, не стоит? Лучше бы вам остаться на ночь!
Октавия повернулась к нему и тихо ответила:
— Думаю, твоя дочь тоже была не против остаться на ночь. Когда начнешь дрожать — вспомни, как морозно сейчас на свалке.
На обратном пути к Палатину я все представляла себе, как дочка Горации замерзает у подножия Молочной колонны, в то время как остальные римляне попивают вино у трескучих жаровен и едят жаркое. А ведь когда все гости разойдутся, Поллион, чего доброго, заберется под теплое одеяло и потребует от жены знаков внимания, не замечая, как сквозь перевязь на груди сочится молоко… От этой мысли меня передернуло. Юлия тихо плакала, а Марцелл с Александром обменивались печальными взглядами.
По возвращении на виллу Юба, извинившись, покинул нас; Агриппа с Октавианом остались, и мы устроились в натопленной библиотеке, среди столов, накрытых чертежами Витрувия. Все долго молчали. Наконец Юлия подала голос:
