— Телегении[26], — пояснила Антония. — Консул, построивший этот амфитеатр, обнаружил их к югу от Карфагена и доставил сюда для битвы.
Зрители громко ахнули, когда леопардов спустили с поводков.
— Они ведь не собираются убивать кошек? — вырвалось у меня.
— Ради собственной жизни — конечно не собираются.
— Так вот на что ты поставил? — крикнула я в лицо Александру.
— Нет! Я ни слова не слышал о леопардах!
— А что такого? — спросил Марцелл.
— У нас в Египте, — начал мой брат, лихорадочно тыча пальцем, — эти звери священны. Их даже на мясо не убивают, тем более ради потехи!
— Перестаньте, это только вступительная часть, — вмешалась Юлия. — Семь штук, подумаешь. Настоящие игры начнутся потом.
Александр посмотрел на меня глазами, полными страха. Будь мама жива, она никогда не простила бы нам подобных развлечений.
— Думаешь, эту дрянь уже завезли в Египет? — холодно осведомилась я по-парфянски.
— Да, — произнес он с ужасом. — Как только вернемся — наложим запрет.
Ведущий объявил о начале боя. Арена взревела от предвкушения. Зажмурившись, я представила себя дома, в Александрии. В сияющем городе, над которым высится купол Муcейона; в городе, где философы для развлечения ходят в театр.
— Все не так плохо, — укоризненно проговорила Юлия. — Можешь открыть глаза. Живых почти не осталось.
— Леопардов?
— Да. Из телегениев убиты лишь двое.
Я открыла глаза, но смотреть не стала, а вместо этого повернулась к Галлии, сидевшей позади нас в обществе преторианских охранников. Заметив мой взгляд, рабыня подвинулась, поманила рукой, и я с облегчением пересела к ней.
— Что, не понравились игры?
— Нет, — честно призналась я.
— О, ты еще не видела самого интересного, — процедила она. — Когда гладиаторов растерзают, за ними явятся двое. Один — в наряде Гермеса, другой одет Хароном.
Ясно. Бог-посланник и перевозчик мертвых.
— И что они делают?
— Убирают с арены трупы. Но сначала Гермес тычет в каждое тело раскаленным прутом. Если гладиатор хотя бы шелохнется, Харон деревянным молотом раздробит ему череп.
Я закрыла рот ладонью.
— То есть выживших все равно добивают?
— Да.
Трубы запели во второй раз. На арену действительно вышли Харон и Гермес.
— И все они делали ставки. Даже Октавия. А Юлия вообще наслаждалась.
— Знаю, — кивнула она. — Но может быть, ты слишком строго судишь Юлию.
У меня изумленно взлетели брови.
— Я никого не сужу!
Собеседница улыбнулась, мягко давая понять, что не позволит ввести себя в заблуждение.
— Ей несладко пришлось.
— Дочке Цезаря?
— А как насчет ее матери?
Я растерялась.
— Видишь ту женщину? — Галлия указала на матрону дивной красоты, вынужденную сидеть с остальными римлянками отдельно от мужчин, в нескольких рядах за нашими спинами. — Это она. Скрибония.
Дама и впрямь неотрывно смотрела на Юлию. Почувствовав на себе наши взгляды, она ответила грустной улыбкой. Я повернулась к Галлии.
— Какая красавица. И Октавиан с ней развелся?
— Она проявила упрямство. И теперь может видеть родную дочь только с верхних рядов во время игр.
— Но Юлии разрешено ее навещать?
— И даже вручать подарки… Раз в год, когда празднуют сатурналии.
Я даже ахнула. Невероятная жестокость! Теперь понятно, к чему были эти настойчивые расспросы про мою маму. Ведь у бедняжки осталась только Ливия. Бессердечная, самовлюбленная ревнивица Ливия.
— Думаешь, они видятся тайком? — проговорила я.
Галлия еле заметно подняла уголки губ. Поглощенные зрелищем преторианские стражники возбужденно кричали, не обращая на нас никакого внимания.
— Разумеется, — прошептала она. — Но что значат несколько встреч украдкой для матери с дочерью?
Я обвела глазами амфитеатр.
— Это место кишит секретами.
— О, ты себе даже не представляешь какими.
Собравшись с духом, я выпалила:
— Может быть, и у папы здесь были тайны?
Галлия бросила на меня долгий оценивающий взгляд.
— Да, были.
— Где?
Она указала на римлянку, сидевшую впереди Скрибонии. Ярко подкрашенные глаза, длинные волосы с нитями крошечных самоцветов и жемчуга… В Риме так выглядели только актрисы и блудницы.
— Китерия, — пояснила рабыня.
— Она из театра?
— Сейчас уже нет. Но была, когда встретила твоего отца.
