Галлия внимательно смотрела, пытаясь прочесть мои мысли, однако я вовсе не удивилась. Только спросила:
— А кто с ней сейчас?
Жемчужины в волосах и драгоценные украшения на шее не достаются даром. Хармион говорила, что женщины, не умеющие вовремя сжать свои ножки, часто не могут и застегнуть слишком тугой кошелек.
— Галл. Префект, которого Цезарь поставил править Египтом.
Я тихо ахнула, и Галлия накрыла мою ладонь рукой.
— Знаю, тебе нелегко это слушать.
— Почему же она не в Александрии? — с горечью осведомилась я.
— Китерия предпочла развлекаться в Риме.
Вот так ирония. Бывшая содержанка отца, актриса, выступавшая обнаженной на сцене, получила возможность жить во дворцах Египта. Маму заставили наложить на себя руки, а женщина вроде этой теперь может почивать на ее постели, подводить глаза ее красками. Но Китерия даже не заинтересовалась. Неужели она не видела александрийских пейзажей? Неужели не представляла себе, каково это — нежиться в спальне дворца, слушая грохот прибоя у скал и призывные крики береговых чаек?
Я поправила диадему.
— Вот почему мне совсем не хотелось тебе рассказывать, — ласково промолвила Галлия.
— Подумаешь, — солгала я, не замечая лязга металла о металл и диких воплей толпы. — Это все? Или здесь еще есть кто-нибудь, хорошо знакомый с отцом?
Бывшая галльская царевна указала на юношу, сидевшего впереди. Широкоплечий, светловолосый, он подозрительно напоминал папу.
— Вот сын его третьей жены, Юлл.
— Они так похожи с Антиллом!
Это были родные братья. Только один из них, на свою беду, последовал за отцом в Александрию. Молодой человек хохотал, запрокинув голову и встряхивая золотыми кудрями. Точно так же, как это делали Птолемей и Антилл. В моем сердце тут же затеплилось родственное чувство. Отчего-то к Антонии или к ее сестре я ничего подобного не испытывала. Наверное, потому, что привыкла общаться с одними братьями.
— Хорошо бы с ним встретиться.
— Даже не думай, — строго предупредила Галлия. — Цезарь может решить, что Антонии вновь поднимают голову. Лучше уж наблюдай издалека.
— Как Скрибония за Юлией?
Рабыня печально кивнула.
Тут зрители неодобрительно зашумели, поднявшись в едином порыве на ноги.
— Что случилось? — крикнула я.
Один из преторианских стражников повернулся.
— Ранили гладиатора.
— Не первого за сегодня, — возразила Галлия.
— Это всеобщий любимец. Он продержался три дня, а теперь его ждет молот Харона.
— Они готовы убить любимца, который мог бы остаться в живых?
— Он ранен, царевна. Глаза закрыты. Харону плевать, а врача звать не будут.
Сиденья в амфитеатре поднимались подобно ступеням, однако из-за низкого роста я все равно ничего не видела за головами стоявших впереди. Их было слишком много. Может, оно и к лучшему. Когда молоток ударил по черепу гладиатора, все как один задержали дыхание. Над амфитеатром повисла мертвая тишина, которую неожиданно пронзил ужасный вопль Антонии. Октавия бросилась успокаивать дочь, но та еще долго не унималась, пока Марцелл не зажал ей рот:
— Молчи!
Цезарь поднялся с места.
— Довольно с меня на сегодня.
— Мне очень жаль, — извинилась Октавия. — Девочка испугалась.
— Еще бы, — сердито бросил он. — С этого дня — никаких выходов Гермеса и Харона! Агриппа, передай им.
— А как же узнать, когда закончится бой? — осведомился его племянник.
— Когда один из гладиаторов больше не сможет сражаться. — Повернувшись к Антонии, Цезарь взял девочку за подбородок, сам утер ее слезы и пообещал: — Больше никаких смертей.
Впрочем, я заметила: когда принесли выигрыш, Октавиан не стал отказываться.
Уже на вилле Александр отдал мне увесистый кошелек и тихо сказал:
— Для твоего приюта.
Я спрятала деньги в металлическом сундуке (недавний подарок Октавии), а брат запер его ключом, который носил на шее под буллой.
— Идем, — торопил нас Марцелл, стоя в дверях вместе с Юлией. — Успеем еще посмотреть колесничные гонки с дядиной площадки.
— А он не рассердится? — уточнил Александр. — Сказал же, что на сегодня достаточно.
— Отец просто не желает отсыпать ланисте три сотни денариев, — скривилась Юлия.
— Кто это — ланиста? — спросил мой брат.
